Читаем В конце они оба умрут полностью

— Было ли тогда лучше? — переспрашивает Руфус. — Может быть. Да. Нет. Ответ ничего не значит и ничего не меняет. Пусть все идет как идет, Матео.

Он прав. Не буду больше себя мучить. Я сдерживаюсь. Я кучу лет жил в полной безопасности, пытаясь обеспечить себе долгие годы на земле, и посмотрите, чего я добился. Я на финишной прямой, хотя никогда не участвовал в забеге.

Эйнджел возвращается с напитками и протягивает Руфусу салат с цыпленком на гриле, а передо мной ставит батат-фри и французские гренки.

— Если вам понадобится что-нибудь еще, ребята, пожалуйста, кликните меня. Даже если я не в зале или занята другим клиентом. Я в вашем распоряжении.

Мы благодарим ее, но я замечаю, что ей не хочется уходить. Кажется, она вот-вот присядет рядом с кем-нибудь из нас еще немного поболтать. Но она все же собирается и уходит.

Руфус стучит вилкой по моей тарелке.

— Ну, как тебе мое «как обычно»?

— Я сто лет не ел гренок. Мой отец вместо них любил делать по утрам роллы с беконом, салатом и помидорами в поджаренной тортилье. — Я как-то уже подзабыл о существовании французских гренок, но запах корицы мгновенно навеял многочисленные воспоминания о том, как мы с папой сидели друг напротив друга за нашим неустойчивым столом, завтракали, слушали новости или накидывали идеи для его очередного списка. — А вообще очень в тему. Хочешь?

Руфус кивает, но к моей тарелке не тянется. Он думает о чем-то своем, гоняя салат по тарелке. Он явно чем-то расстроен и ест только курицу. Потом берет блокнот и ручку, которую оставила на столе Эйнджел, рисует круг и несколько раз жирно его обводит.

— Я мечтал путешествовать по свету и фотографировать.

Он рисует карту мира, намечая границы стран, в которых никогда не побывает.

— Типа как фотожурналист? — уточняю я.

— Не, я хотел работать чисто на себя.

— Тогда надо сходить в «Арену путешествий», — говорю я. — Это лучший способ объехать весь мир за один день. На форуме «Обратный отсчет» у нее хорошие отзывы.

— Я на таких форумах не сижу, — говорит Руфус.

— А я сижу каждый день, — признаюсь я. — Мне спокойнее, когда я вижу, как другие люди находят в себе силы выйти из зоны комфорта.

Руфус отрывает взгляд от своего рисунка и качает головой.

— Твой Последний друг проследит, чтобы ты из своей зоны комфорта вышел со взрывом. Не в буквальном смысле, а понимаешь в каком. В хорошем. Я криво выразился.

— Я тебя понял. — Кажется.

— А ты себя кем видел в будущем? — спрашивает Руфус. — В профессиональном плане.

— Архитектором. Я хотел строить дома, офисы, театры и парки, — говорю я. И умалчиваю о том, что никогда в жизни не стал бы работать в офисе или что мечтал выступить на построенной мною же сцене. — В детстве я очень любил «Лего».

— Я тоже. Ракеты у меня всегда разваливались, и у моих пилотов с квадратной головой никогда не было особых шансов. — Руфус тянется к моей тарелке и отрезает себе кусочек гренки, после чего принимается с наслаждением ее жевать, опустив голову и закрыв глаза. Ужасно тяжело смотреть, как кто-то ест свою самую любимую еду в последний раз в жизни.

Я обязан взять себя в руки.

Обычно хуже всего бывает перед тем, как станет лучше, но сегодня все наоборот.

Когда наши тарелки пустеют, Руфус встает и подзывает Эйнджел.

— Будет секундочка, принесите счет, хорошо?

— Мы вас угощаем.

— Пожалуйста, можно мы заплатим? Для меня это очень важно, — говорю я. Надеюсь, она не думает, что я манипулирую ее чувством вины.

— Поддерживаю, — кивает Руфус. Возможно, он сюда больше не вернется, но мы хотим, чтобы это кафе не закрывалось как можно дольше и работало ради других посетителей. А ведь выручка — это то, что позволяет им оплачивать счета.

Эйнджел энергично кивает и приносит нам чек. Я протягиваю пластиковую карту и, когда девушка возвращает ее мне, оставляю ей чаевых в три раза больше стоимости нашего недорогого завтрака.

Теперь у меня остается чуть меньше двух тысяч долларов. Наверное, помочь кому-нибудь начать жизнь заново на эти деньги нельзя, но это хоть какая-то помощь.

Руфус кладет рисунок земного шара в карман.

— Пойдем?

Я остаюсь сидеть на месте.

— Встать — значит уйти, — говорю я.

— Ага, — говорит Руфус.

— Уйти — значит умереть, — говорю я.

— Не-а. Уйти — значит пожить перед тем, как умереть. Вперед.

Я встаю, благодарю Эйнджел, помощника официанта и хозяина кафе, и мы выходим на улицу.

Сегодня — одно длинное утро. Но я обязан проснуться и вылезти из-под одеяла. Я смотрю вперед на пустынные улицы и иду навстречу Руфусу и его велосипеду; навстречу своей смерти, которая с каждой потерянной нами минутой становится ближе; навстречу миру, который сегодня играет против нас.

РУФУС


05:53


Ничего сказать не могу, Матео — прикольный невротичный парень, и мне нравится проводить с ним время, но было бы реально круто в последний раз посидеть в «Пушке» с плутонцами и поболтать обо всем хорошем и плохом, что с нами случалось. Только это слишком рискованно. Я знаю, в каком положении оказался, и не хочу, чтобы они из-за меня пострадали.

Правда, хоть сообщение они могли мне отправить.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза