В конце пути

Тогда, в прошлом, до ледника и до лондонского дождя, в прошлом, когда гуманитарные организации еще рисковали переходить сирийско-турецкую и ливанско-сирийскую границы, Чарли затесался в гуманитарный конвой на переходе между турецким Акчакале и сирийским Телль-Абьядом, где до сих пор красовалось горделивое лицо знаменитого сирийского лидера, а у высокой желтой стены с колючей проволокой стояли грузовики и ждали, пока их досмотрят вооруженные люди с собаками. Тогда – в первый и последний раз – Чарли на вопрос пограничника о работе назвался санитаром и показал фальшивое письмо, которое вызывало у Чарли постоянное чувство вины, пробуждало угрызения совести за то, что он своим липовым паспортом, липовым именем и жутким сирийским диалектом арабского бесчестит благородную миссию.

Чарли и представить себе не мог, что он станет путешествовать не как вестник Смерти, что будет вынужден лгать. Но, как пояснили в Милтон-Кинс…

– Вам не везде рады. Кое-где просто не понимают важности вашей работы, милый.

Он ждал, что его тут же арестуют, однако солдаты глянули в письмо, в паспорт, переписали из обоих документов по паре слов на мятый листок бумаги и махнули «проходи». Чарли забрался назад в высокую кабину грузовика и прижал к груди свою ношу – детское питание, – а водитель дернул подбородком и произнес на ломаном английском:

– Теперь увидишь Сирия, да?

Чарли молча кивнул; он боялся заговорить, пока двигатель не зарычит во всю мощь, пока грузовик не рванет прочь от пыльного лагеря, не обогнет прерывистую границу и не покатит дальше по дороге.

Мимо в облаке коричневатой пыли пролетал мир, там и тут мелькали прямоугольные поля, на них тянулись к солнцу неприхотливые серо-зеленые растения, и Чарли, глядя за окно, вновь не мог поверить, что в этой стране идет война. Дорога достигла речной долины, деревья стали величавей и раскидистей; между полями и жмущимися к воде садами вырастали города, там продавали кока-колу и бензин на заправках. Чарли жмурил глаза от яркого солнца, вдыхал выхлопные запахи автострады и дым горящей древесины и думал, что он, наверное, ехал бы вот так вечно, по этой бесконечной дороге на юг.

Потом начались контрольно-пропускные пункты, а машин стало меньше. На некоторых КПП стояли полицейские, бородачи с автоматом Калашникова на животе, они изучали паспорт Чарли, его письма и реагировали по-разному: кто равнодушно, кто злобно. На очередном КПП мужчина с автоматом поставил Чарли к борту грузовика и стал орать, просто орать на Чарли. Бородач орал, а Чарли нервно поглядывал на водителя – хотел уловить, представляют ли эти непонятные вопли-слова настоящую угрозу.

Наконец бородач плюнул Чарли под ноги и отпустил его.

На другом КПП солдат заглянул Чарли в паспорт и воскликнул на превосходном французском:

– О, вы из Парижа!

– Да, – на том же языке солгал Чарли и мысленно взмолился, чтобы его не выдал английский акцент. – Из Парижа.

– Люблю Париж, я учился в Сорбонне, о, какие были времена, какие чудесные времена, река, люди, язык, говорить на этом языке – такое удовольствие…

Он потряс Чарли руку: если возникнут проблемы, любые проблемы, просто назовите мое имя…

…отпустил их.

Отъехав на несколько миль по пыльной безлюдной дороге, Чарли спросил у своего спутника:

– Как его зовут?

Водитель пожал плечами; он не обратил внимания.

Первый встреченный на пути блокпост мятежников возвели вовсе не мятежники, а ополченцы из городка в нескольких милях от главной дороги, чумазые мужчины с косматыми бородами и разномастным оружием – охотничьими винтовками, пистолетами, даже с диковинными топорами.

Вниз, вниз, показали бородачи, и Чарли с водителем вылезли из грузовика. Солнце уже садилось, дневной жар таял в жужжании насекомых. Чарли предъявил паспорт, рассказал свою легенду, а старший ополченец, седовласый мужчина с шелковистой кожей, фыркнул:

– Нет. Ты обманщик. Уезжай домой.

Чарли помялся, начал сначала – медик, миссия, еду в…

– Не нужна нам твоя медицина, уезжай домой!

Он нерешительно помедлил, глянул на водителя, который по-прежнему не обращал ни на что внимания, и произнес:

– Я вестник Смерти.

Понадобился перевод, водитель наконец ожил, на одном дыхании выпалил несколько слов, от которых бородачи в ужасе оцепенели, покрепче стиснули оружие и в гаснущем свете дня уставились на Чарли новыми глазами. Помолчав, командир велел:

– Пошли, пошли-пошли-пошли!

Чарли на ватных ногах проследовал за ним – видимо, в штаб ополченцев; в прошлой жизни здесь был то ли бар, то ли кафе, телевизор на стене до сих пор ловил слабый зернистый сигнал из Турции: футбольные матчи, мыльные оперы про козни османского двора.

– Ты меня не любил! – возопила женщина с экрана; тусклого лица было не разглядеть из-за помех. – Ты просто хотел стать визирем!

– Сядь-сядь-сядь-сядь!

Чарли сел – руки на коленях, спина неподвижная, прямая. Туда-сюда ходили мужчины.

– Ах ты развратница! Волчица! Он никогда не станет твоим, никогда!