В краю несметного блаженства

Вех продолжал ходить на работу, отпусков себе никаких не брал и даже в среду (то есть прямо после беспокойной ночки с визитом Келли и известием от медицинских экспертов) умудрился прийти вовремя, хотя всю ту ночь пробыл в бодрствующем состоянии. Обморок поразил его всего на пять-десять минут. С ним провозились медицинские эксперты, усадили его в кресло и проследили за его состоянием, после чего, когда Вех очнулся, поспешили покинуть квартиру. Так он и просидел в кресле до утра, не вставая и не ложась спать, а потом машинально оделся и ушёл в Центр Послесмертия. Барну о трагедии он не сказал ни слова, на вопрос о здоровье мамы (Барн в действительности с такой дотошной любознательностью интересовался Эллой и её самочувствием) кратко ответил, что с ней всё хорошо. Доктора Брайана не появилось. Вех решительно позабыл о его существовании, будто бы никогда и не было Хемельсона рядом с ним. «Ну и ладно, больно он нужен…» – пустил он эгоистичную мысль и окончательно открестился от желания посещать его в Центральной Городской Больнице.

Барн Вигель не мог не заметить перемен во внешнем облике Веха. Парень давно не брился, покрылся юношеской бородкой и жидкими прозрачными усиками, голова его заросла кудрями. В глазах появилась не то серьёзность, не то жалость, а под самими глазами выскочили светло-фиолетовые синячки. Барн решил на время оставить паренька в покое и не нагружать его лишней работой, так как допустил, что именно из-за чрезмерной нагрузки Вех превратился в некое отчуждённое подобие человека. Нашлась всё-таки в мелкой душонке директора капелька малейшего сострадания. В четыре часа, как и было положено, он взглядом проводил Веха из Центра и удалился в свой кабинет.

После работы Вех отправился по адресу Пригородной Больницы №3, но о его встрече с телом матери уже было упомянуто чуть выше.

В пятницу Вех посетил крематорий, который располагался за городом на пару километров южнее больницы, где мёртвую Эллу, предварительно погрузив её в гроб, подвергли сожжению. Скорбевшему парню выдали фарфоровую погребальную урну с прахом и выразили слова соболезнования. Вечером урна очутилась во второй спальне квартиры, но не на самом видном месте, чтобы не сталкиваться с ней взглядами и лишний раз не тосковать.

На следующий день Рокси ушла на другой конец Перспективного района – обустраивать выборный участок на первом этаже одного маленького административного здания. Тут-то Вех и почувствовал себя намного хуже, чем прежде. Страдая от одиночества, он не мог найти себе занятия, не мог найти себя. Вместо того чтобы воспользоваться посудомоечным аппаратом, он взялся за мытьё посуды своими руками, по нескольку раз перемыл уже чистые тарелки, натёр их до блеска и этот же самый блеск повторно отскоблил. Пошёл на улицу и с открытым ртом ловил снежинки, пока прохожие бросали в его сторону укорительные, но смешные взоры, и ловил не забавы ради, а потому что рот не закрывался, словно имея личную цель что-нибудь выговорить или банально закричать, но на деле ничего не выговаривая и не крича.

В воскресенье, в день выборов, Рокси с семи утра находилась на выборном участке и жестами рук направляла избирателей в нужную сторону. Участок вмещал в себя двенадцать кабинок со шторками. Вообще данное мероприятие активно и оживлённо раскручивалось и рекламировалось посредством вывесок в городе, рекламных стендов, партийных организаторов наподобие Рокси, которые мёрзли на улицах и раздавали газетки с информацией о выборах, а также при помощи телевизора и Сети, поэтому все вокруг знали и верещали о том, что надо бы посетить выборный участок и проголосовать.

Вех, морально раздавленный ещё с прошлого дня, плохо выспавшийся и находившийся в больном состоянии, но пообещавший Рокси прийти, встретился с девушкой ровно в полдень. Он хотел пристать к ней с разговорами, но та всем своим видом показала, что сейчас занята и что поговорит с ним вечером, после выборов, и подсказала проходить в одиннадцатую кабинку. Вех потопал к кабинке, поглядывая через плечо на Рокси. Уж очень она симпатизировала ему в этой, как он считал, военной форме.

Это были первые выборы за всю его жизнь, и потому он достаточно сильно увлёкся этим процессом. Раньше выбирать не надо было: всем руководили и всех назначали государственные органы, и бегать по выборным участкам гражданам не приходилось. Хорошо ли это или плохо – былое отсутствие политического выбора – Вех сказать наверняка не мог. По крайней мере, до фатальной кинопремьеры никому до этого не было никакого дела, и безвыборная система работала как швейцарские часы, как вечный двигатель: вы, мол, государственники, а не мы; мы отрекаемся от выборов в политической области и даём вам возможность самим, без нашего народного участия, ставить и увольнять тех или иных людей, которых вы сами пожелаете поставить и уволить. Но когда произошло государственное предательство, то, наверное, демократическое участие возникло само по себе, стихийно и сейчас вылилось в эти процедуры с голосованием.