В краю несметного блаженства

– Да, действительно проживает возле Министерства Культуры. – Дядя снял фуражку с головы, наклонился к левому уху Веха и принялся громко шептать: – По сути я не имею права пропускать тебя: нам запретили позволять людям проезд на «Северную-7» и ещё на несколько близких к ней станций. Но из-за того, что ты не соврал и что твоя мать действительно может оказаться в опасности, я предоставлю тебе возможность поехать. Подожди секундочку, отправляю записку ответственному за ту станцию. – Для Веха эта секундочка словно протянулась на целый час. – Угу, готово, теперь все уведомлены, проходи. И помни: не дай бог ты обманул меня.

Заняв место в прибывшем флайтере, Вех отправился в путь. За всю непродолжительную пятиминутную поездку флайтер принудительно останавливали на двух станциях, пассажиров выгоняли из кабины, ощупывали, проверяли и только после этих процедур позволяли вернуться обратно на свои места. Чувствовалось, что государство сначала собрало все силы воедино, а затем распределило их по городу, чтобы не допустить серьёзных неприятностей, коими мог обернуться назначенный на сегодняшний вечер штурм Министерства Культуры.

«Северная-7» пустовала, и даже основной свет на ней был отключён: горели единичные круглые лампы, окутывая станцию в мистическую атмосферу. Эскалатор тоже не работал, Вех был вынужден самостоятельно подниматься наверх по бесконечным высоким ступеням. Очутившись, наконец, на улице, он с удачей для себя поймал рельсобус, шедший прямиком до маминого дома, прыгнул в него и благодаря ему намного быстрее оказался в квартире.

Они обнялись отнюдь не тепло, а трагически, как бы боясь потерять друг друга и больше никогда не обняться. Мама трогала через одежду его спину, касалась лопаток и медленно проводила по ним тёплой ладонью. На её лице горела вторая, совсем свежая морщина, и теперь не одна, а две неприятные змеи ползали по её лбу. Парень заметил это изменение, но проигнорировал его.

– Я так боялась потерять тебя… – призналась она в объятиях. – Ты приехал просто погостить?

– Нет, не просто погостить, мамочка. – Вех даже раздеваться не стал, рассчитывая на то, что они вдвоём сейчас же уедут. – Да и не погостить вовсе. Я приехал…

– О Ролгад, наш любимый Ролгад! – неожиданно взмолилась мама, чем перебила сына. – Где же он в реальности? Куда запропастился? Что с ним сделали?

– Перестань, мам.

– Хочешь кое-что увидеть? То, что с недавних пор и навсегда является смыслом моей жизни?

– Опять куча картин в твоей спальне?

– Да, Вешик, пойдём сюда.

В спальне, как и в предыдущий раз, были развешаны, бережно оставлены в углу или сброшены в одну кучу десятки картин, помещённые в рамки. Но если тогда на них было изображено что-то страшное и непонятное, то сейчас на каждой без исключения картине виднелось родное лицо Ролгада. Он то улыбался, изображённый сидящим в глубоком кресле, то стоял, оперевшись на древнюю крючкообразную трость, с каменным неэмоциональным лицом, то лежал на травянистом лугу и созерцал беспроглядную небесную синь. Но одно объединяло эти разносортные портреты – взгляд, мужественный, прищуренный и словно недоверчивый, но в то же время фантастический и до глубины души пронзительный.

У Веха онемела челюсть. Он многое хотел сказать, но не мог. Инициативу перехватила мама:

– Теперь никакого страха в моих картинах нет, а есть искренняя страдальческая любовь. Я назвала эту серию работ «Эпопеей Ролгада». Помнишь, я писала тебе в письме? Я сдержала своё обещание, вернее не обещание, а внутренний порыв, зов собственного сердца. «Эпопея Ролгада» – это многолетняя история человека, с которым я была неразлучно связана, но который разлучился, как древний миф, и мне только и остаётся, что сохранить всё с ним связанное и так же, как и он, раствориться в вечности.

– Сколько ещё картин ты планируешь написать?

– Когда я в последний раз в жизни увидела Ролгада, ему было 40 лет. Следовательно, я должна написать в два раза больше картин, чтобы они заполнили и затмили собой ту беспросветную дыру его истории. Восемьдесят. Осталось написать всего три. Одну я тайно завершаю в студии дизайна, две на подходе.

– И что – потом? – спросил бледный Вех.

Ответа не последовало. Мама обречённо понурила голову. Поняв, к чему она клонит и на какое «растворение в вечности» намекает, Вех с животной грубостью схватил её за шею, но тут же отпустил, оставив на коже едкие покраснения, прислонился руками к одной её щеке и ко второй, начал насильно качать её голову влево-вправо, как неуклюжую неваляшку, и приговаривать:

– Ты что же такое задумала? Умереть вознамерилась? Пойдём, отведу тебя прямо в морг, посмотришь, на что похожи эти безжизненные тела! Как ты… как ты вообще додумалась говорить такое собственному сыну!

Колени матери согнулись, и она упала ему в ноги, зарыдав.