В кругах литературоведов. Мемуарные очерки

Написано все энергично и хорошо, как Вы умеете. Но изредко встречается словечко «Борьба Пушкина…» (с. 105, 107), которое я расцениваю как советизм.

Опечатки на стр. ИЭ(Иезуитова), 178 (Кемерово), 273 (Б. Ф. Томашевский).

Издано хорошо. Хотя заставки и прочие детали оформления слегка шокируют некоей фривольностью, не вполне пушкинской.

В целом, конечно, это очень солидный Ваш труд, с которым я Вас от души поздравляю. <…>

Ваш А. Гришунин

3 июня 1997 г.

Последние годы жизни этого столь дорогого мне человека были омрачены тяжелым недугом: после инсульта он совершенно потерял речь. Он правильно реагировал на все, что я ему говорил: смехом, сочувственным покачиванием головы, но не мог сказать в ответ ни слова.

Я написал статью к его 80-летию. Хотя он не дожил до своей юбилейной даты, его дочь Аня успела ему ее прочесть и позднее рассказывала мне, что во время чтения у него в глазах стояли слезы. Знаю и о том, что я был первым, кому она сообщила о его кончине.

В мире бардов

Будущие историки, надо думать, не раз вернутся к осмыслению того факта, что в системе тотальных запретов, установленных советской властью, общество сумело пробить заметную дыру, которая именовалась самодеятельной, или авторской, песней. Высоцкий так и умер, не получив разрешение Госконцерта на исполнение своих произведений, а между тем не было дома, в котором не звучал бы его голос. Стихийно собирались никем не разрешенные, но многолюдные фестивали, на которых люди слушали и переписывали друг у друга не прошедшие цензуру песни. А о самодеятельных концертах в квартирах и говорить нечего.

Для людей моего поколения эти песни были отдушиной, в них мы слышали то, о чем не писали газеты, не сообщали теле– и радиопередачи. Как в любой массовой культуре, в авторской песне хватало хлама, но было там и подлинное, высокое искусство. Уже тогда, в 60-70-е годы прошлого века, выявились три вершины: Владимир Высоцкий, Булат Окуджава и Александр Галич. Все они были оппозиционны, но в разной степени. Наиболее открыто антисоветским поэтом был Галич. Как верно писала Валерия Новодворская, он видел советскую действительность через прицел автомата и расстреливал ее в упор. Не случайно он оказался единственным из этой великой тройки, кого вынудили уехать из СССР, и погиб в изгнании при не до конца выясненных обстоятельствах.

Я считаю Высоцкого и Окуджаву великими поэтами, второй из них стал темой моих исследований и публикаций, но Галич именно по причине яростно антисоветского характера его творчества был мне наиболее близок. При первых проблесках горбачевской гласности я стал предпринимать попытки изучения и популяризации творчества Галича. Сохранилось свидетельство очевидца, доцента Харьковского педагогического университета В. В. Юхта. Он пишет: «Переломная дата запомнилась с точностью до дня. 16 февраля 1988-го состоялось первое заседание Филологического общества. Инициатором его создания был, как нетрудно догадаться, Леонид Генрихович. А темой его дебютного доклада стала поэзия Александра Галича – “отщепенца, махрового антисоветчика, злопыхателя, эмигранта-НТСовца”. Выбор такого героя там и тогда свидетельствовал о недюжинной смелости исследователя. Горбачевская “перестройка”, напомню, воспринималась на местах специфически: пусть все меняется, но так… чтобы ничего не менялось. Харьков проснулся лишь весной 1989-го, когда на выборах прокатили выдвиженцев партноменклатуры. А в начале 1988-го город был еще погружен в зимнюю спячку, бонзы долдонили про “социалистический выбор”… Кто мог знать, куда повернет колесо истории»⁸³.

Добавлю к этому, что лекции, которые я читал о Галиче, вызывали интерес; меня приглашали в вузы и НИИ. Эта деятельность привлекла к себе внимание первого отдела педуниверситета, в котором я работал, но до какого-то открытого нажима дело не дошло. Ситуация менялась быстро: запрещенное вчера сегодня оказывалось дозволенным. Вскоре его стихи стали появляться на страницах журналов.

По счастью, у меня сложились благоприятные условия для изучения и популяризации Галича. Почти все его многочисленные поклонники располагали лишь магнитофонными записями песен, а это не лучший материал для текстолога: в процессе исполнения автор вносил изменения, и неизвестно, какой вариант следует считать дефинитивным. Мне же удалось раздобыть ксерокопию последнего прижизненного сборника Галича «Поколение обреченных», изданного в Мюнхене.