В кругах литературоведов. Мемуарные очерки

Упоминание о «несомненном таланте публициста» появилось в этом письме потому, что Марк очень сочувственно следил за этой частью моей деятельности. Время от времени мои статьи появляются в газете «2000», а там дело поставлено так, что в Интернете материалы появляются раньше, чем на печатных страницах. Марк вылавливал их оттуда и немедленно сообщал мне свои впечатления. Обыкновенно отклики были такие: «полностью согласен», «готов подписаться под каждым словом», «с нетерпением жду публикации»… Так он отозвался и о последнем материале, который прочел перед самой смертью.

Он постоянно помогал людям и сделал на своем веку несчетно много добра, но добряком его не назовешь. Когда ему доводилось видеть проявления невежества, научной недобросовестности, он обрушивался на авторов подобных работ с такой язвительной и убийственной критикой, что от них летели пух и перья. Естественно, не все питали к нему симпатию, иные и зубами поскрипывали.

Он обладал необыкновенным, очень своеобразным чувством юмора. Иронизируя, он сохранял такое серьезное выражение лица, что насмешку не сразу и уловишь. Этим он всегда напоминал мне Юрия Михайловича Лотмана. Тот тоже имел обыкновение прятать иронию в свои пышные усы, оставаясь вроде невозмутимым. Но смешное и в окружающем, и в окружающих они оба улавливали очень тонко.

Марк становился нетерпимым, сталкиваясь с натужным наукообразием, когда скудость мысли пряталась в зарослях новомодных словечек, всяких «концептов», «дискурсов», «хронотопов» – того, что Бенедикт Сарнов язвительно и метко назвал птичьим языком. Теплинский даже посвятил этому доклад, сделанный на Форуме русистов. Внешне он звучал благопристойно и дружелюбно, но был пронизан сарказмом от заглавия до последнего слова. Сам Теплинский, разумеется, подобными излишествами не грешил и писал просто, как писали наши с ним общие предшественники и учителя: Томашевский, Гуковский, Эйхенбаум, Рейсер, Макогоненко.

Я знаю, может быть, лучше многих, сколько тягот да и хворей выпало на его долю. И все же я думаю: он прожил большую и счастливую жизнь. Дай Бог каждому – оставить о себе такую память, какую оставил он.

О Мише Гиршмане – ученом, человеке, друге

Я не знаю, кому представители Донецкой филологической школы отводят в ней главенствующую роль. Мой взгляд – со стороны. Но в моем восприятии ее, может быть, негласным, необъявленным, но подлинным лидером, самой значимой фигурой был Михаил Моисеевич Гиршман. Не знаю, кто мог бы сравниться с ним по авторитету, по известности за пределами страны. Филологов такого масштаба, по моему глубокому убеждению, на Украине было и есть меньше, чем пальцев на одной руке.

М. М. Гиршман

Не знаю, кто мог бы сравниться с ним как педагог, как пестун научных кадров, воспитавший таких ученых, которые несли полученное, впитанное от него вдаль и вширь, и скоро сами становились центром собственного научного созвездия. Огромная значимость и ценность его деятельности сочетались в нем с отсутствием и намека на какую-либо аффектацию, с какой-то обаятельной скромностью, похожей на застенчивость, что ли. Мы сблизились с ним в начале 70-х, сблизились сразу накрепко и, кажется, ни разу в жизни не назвали друг друга по отчеству. Понятно, что и сейчас я это делаю через силу.

Мне запомнилась научная конференция, организованная им в октябре 1977 года, посвященная проблемам целостности художественного произведения, запомнилась и тем, что она была одной из самых представительных в моей жизни. Гляжу на нее с высоты прошедших с тех пор почти четырех десятков лет, и она видится мне неким Съездом советских литературоведов. Какое там было созвездие имен! М. Гаспаров, Б. Корман, 3. Паперный, Л. Гинзбург, М. Поляков, Г. Белая, В. Сапогов, Л. Цилевич, Г. Краснов, Р. Громяк, В. Котельников, В. Курилов, В. Хализев, Д. Медриш, В. Тюпа, Р. Назарьян, И. Альми, М. Гольберг, К. Пахарева, С. Бройтман, В. Баевский, А. Кошелев, М. Соколянский, Л. Бельская, Л. Левитан, Ю. Чумаков, И. Волисон, Р. Поддубная, А. Слюсарь, С. Бройтман… Я называю только тех, с кем был лично близок, кто тогда или позднее входил в мой дружеский круг. Иначе этот перечень получился бы намного больше. И всех их собрал невысокий худенький юноша, все они приехали к нему, откликнулись на его зов.

В памяти остался не только высокий научный уровень докладов, но и необыкновенная атмосфера товарищества и сотрудничества, сблизившая многих до тех пор незнакомых людей. Эта атмосфера породила рой эпиграмм, к которому был причастен и аз грешный. Большинство их забылось, но две приведу.

В докладе Гаспарова «К анализу композиции лирического стихотворения» использовался никому, кроме докладчика, не ведомый термин «интериоризация». А вот вызванная им эпиграмма: