В кругах литературоведов. Мемуарные очерки

«Услышав, скажем, что “поистине Лермонтов предстает перед нами то и дело в одном и том же произведении как двуликий Янус, художником с романтическим профилем и реалистическим анфасом”, думаешь уже не столько о Лермонтове, сколько о том, почему автор склоняет наречие “анфас” как существительное, наподобие “фасада” <…> Заметим, кстати, что два лика Януса были, как известно, обращены в противоположные стороны, что не очень вяжется с взаимоотношениями “профиля” и “анфаса”». «Как бы ни толковать “безумные мечты” Демона о примирении, ни одна запятая в поэме не дает повода понимать их как “гнусное стремление”. Демон пытался примириться с миром через любовь, говорит сам Б. Удодов на соседних же страницах, “мы видели, насколько человечнее стал в любви Демон… Но, – трезво напоминает ученый, – любовь не может решить всех проблем личности в его взаимоотношении с миром”. Не может, согласны. Но может ли “гнусное стремление” “невольно приводить на память” процесс “очеловечивания”?» «Так или иначе, Демон – “невольное орудие зла”, и она (Тамара. – Л.Ф.) – “орудие”. Одно орудие убило другое орудие. За пассивность. Все правильно – добро должно быть с кулаками» (с. 259, 264-265, 266).

В моей рецензии не уделено столько внимания языковым шероховатостям, наличествующим в монографии Удодова. Но я оспорил ее стержневые идеи, в частности «кардинальной важности вопрос» о творческом методе Лермонтова. По утверждениям Удодова, это «особый метод, который не равен ни романтизму с “элементами” реализма, ни реализму с “элементами” романтизма, а представляет собою совершенно самобытный лермонтовский метод, который типологически может быть обозначен как романтико-реалистический» (с. 270-271).

Но если это действительно особый метод, равноправный с романтизмом и реализмом, то он может быть обнаружен и в других произведениях других авторов и лишь при этом условии подлежит типологическому изучению. Если же нигде, кроме «Героя нашего времени», этот метод обнаружить нельзя, то правомерно ли говорить о его равноправии с реализмом и романтизмом, его типологической природе и т. и.

И еще. Действительно ли существует отличие «романтического реализма», отстаиваемого Удодовым, от «сосуществования», «сочетания», «совмещения», «синтеза» романтических и реалистических элементов, о которых множество раз писали другие лермонтоведы. Удодов пытается доказать, что обнаруженный им синтез, который он назвал даже «сшибкой» двух стихий романа, отличается от всех других тем, что он равноправен, а у его предшественников неравноправен: не то элементов романтизма больше, чем реализма, не то наоборот.

Эти утверждения имели бы смысл, если бы возможности современной науки позволяли, грубо говоря, «взвесить» романтические и реалистические элементы романа, но, увы, мы пока этому не научились, и я прихожу к достаточно болезненному для Удодова выводу, что его монография не содержит решения вопроса о методе «Героя нашего времени». Полагаю, именно это привело Фохта к выводу, что благожелательность моей рецензии опаснее для автора книги, чем насмешки фельетона Ломинадзе.

Не могу расстаться с Удодовым, не сказав несколько слов о его жене Екатерине Николаевне, которую я видел два-три раза, когда она сопровождала его во время поездок, но с которой мы знали друг друга по его рассказам. Это был второй брак Удодова, и я думаю, он с лихвой вознаградил моего друга за неудачу первого.

Мне кажется, любой муж мог бы пожелать себе такую жену, как эта необыкновенная женщина. Она не просто обожала его, она творила его культ. Он был в ее глазах самым великим, гениальным, неповторимым, и любой, кто не разделял ее отношение к нему, навлекал на себя яростный гнев. Если кто-нибудь позволял себе разговаривать во время доклада ее мужа, она устремляла на провинившегося испепеляющий взгляд, а то и бросала раздраженную реплику. Как можно! Ведь выступает ОН!

После докторской защиты Исайи Яковлевича Заславского (к слову сказать, непременного участника Лермонтовских конференций, на которых я с ним познакомился и сдружился) мы, несколько приезжих ее участников, собрались у него дома отметить это событие. Из присутствующих у меня был наибольший стаж знакомства с героем дня, и я произнес первый тост. Как только мы выпили, Вано Семенович Шадури сказал: «Я думал, что грузины – лучшие мастера сочинять тосты, но сейчас убедился, что нам есть у кого поучиться». Что сталось с Екатериной Николаевной! Она буквально набросилась на сидевшего рядом мужа с сердитыми упреками: «Вот видишь! А ты почему молчал! Ты что, не мог сказать то же самое!» Все это громко, на полном серьезе, с нескрываемым раздражением. Как это так?! Он мог прославиться и упустил эту возможность, уступив ее кому-то другому! Может быть, поведение ее и было немножко смешно, но стоявшее за ним чувство – прекрасно.