В лучах эксцентрики

Будучи формой общественного сознания, искусство в первую очередь отражает не жизнь, а наши представления о ней. Это одна из причин того, что явления искусства не требуют отождествления их с явлениями действительности.

Представления о жизни, особенно общественные, находятся с самой жизнью в сложных диалектических связях, примерно как теория с практикой.

Как известно, теория иногда идет впереди практики, направляет, руководит ею, иногда отстает, уточняется и дополняется практикой.

Было время, когда наши представления о жизни, особенно о соотношении положительного и отрицательного в ней, считались даже важнее и вернее самой действительности. Руководящая роль теории тогда выступала особенно убедительно. Явления действительности старались подчинить теоретическим догмам, подогнать под некие умозрительные конструкции. Отрицательные явления пытались ограничить некими статичными пережитками прошлого, своего рода масками.

Всякое познание искусством действительности, особенно ее отрицательных факторов, шло вразрез с теорией и в лучшем случае считалось нежелательным.

Казалось, в тот период засилья догматических канонов и должны были появиться в искусстве образы-маски. Но увы!

Но если не было масок как сознательных творений, то они возникали и кочевали из произведения в произведение как продукт следования авторов существующим теоретическим канонам.

Бледно-розовые положительные и отрицательные персонажи на одно лицо — это также не что иное, как маски, только неудачные, находящиеся за пределами эстетических категорий: были дежурные маски правильного и неправильного секретаря райкома, передового и отсталого рабочего и т. д.

Позднее неприязнь к познанию жизни поубавилась, мы стали признавать, что отрицательные явления отнюдь не застывшее наследие прошлого, а результат диалектических противоречий, неизбежно возникающих при развитии общества. И, значит нужно открывать и исследовать их в оригинальных характерах. И что же? Вместо этого Гайдай создает образы-маски. Можно подумать, что в период «оттепели», когда теоретические догмы пошатнулись и уступили приоритет явлениям действительности, среди художников вдруг появилось непонятное пристрастие к мышлению шаблонными категориями и они стали демонстрировать в произведениях нежелание открывать и исследовать жизненные явления.

Странно и противоречиво, не правда ли? И тем не менее все будет понятно и логично, если принять во внимание взаимоотношения теории с практикой.

В годы сталинского правления, когда теория руководила практикой, в том числе и художественной, деятели искусства не смели посягнуть на ее догматы. Положение, будто статичные образы-маски противоречат богатой, полнокровной советской действительности, они принимали как руководство к действию и не смели нарушать его.

А когда параграфы теории перестали быть непререкаемыми, когда все настойчивее раздавались голоса о примате практики перед теорией, что всякая теория не только проверяется, но исправляется и даже опровергается практикой, деятели искусства стали все смелее подвергать сомнению теоретические установки, в том числе и тезис о невозможности в искусстве социалистического реализма оперировать образами-масками. Именно в тот момент в комедиях Гайдая родились маски его знаменитой тройки.

В такой странной, парадоксальной форме образов-масок искусство демонстрировало приоритет вечно зеленого древа жизни перед сухой теорией.

В рецензиях на фильмы Гайдая писали о новаторстве режиссера, впервые в советском кино воссоздавшего образы-маски. Но, констатируя этот факт, авторы почти не делали обобщений и очень мало исследовали явление.

И только когда Гайдай отошел от масок, отошел прочно и, кажется, навсегда, о их роли в комедии вдруг заговорили горячо и заинтересованно. Может быть, это и есть фактор расстояния, помогающий выявить все значительное?

Первые упреки в адрес режиссера я услышал от Евгения Моргунова. Мы как-то очутились вместе в Доме творчества в Болшеве, и актер старался убедить меня в том, что, отказавшись от знаменитого трио, Гайдай совершил великую глупость. Режиссер изменил своим достижениям, — значит, изменил себе, и его комедии стали пресными, несмешными.

Учитывая заинтересованность Моргунова в этом вопросе, я считал его отношение к маскам субъективным и потому не принимал всерьез ссылки на мнение известных кинодеятелей.

Потом я говорил с критиками и киноведами. Их мнение разделились. Сторонники образов-масок всячески превозносили заслуги Гайдая, рискнувшего пойти против течения. Такая смелость и самостоятельность режиссера, посягнувшего на общепризнанные положения, привлекает и подкупает сама по себе.

Но Гайдай не только поднял меч,— он победил. Поэтому в нем закономерно видели ниспровергателя казавшихся незыблемыми теоретических догм.