В месте здесь

Двор собора стоит на римском и арабском – входя в новые шаги. Квадры античной кладки поддерживают балкон, который моложе их на полтора тысячелетия. Дельфины переплелись хвостами, образуя фонтан поэта. Всё остаётся. Есть закопанный римский театр и римские радуги кирпичей за штукатуркой – и есть вчерашние граффити на девятиэтажной стене во всю её высоту. Бóльшая или меньшая видимость не имеет значения. Где-то там и конец образа, извне печаль расплывчата и бесцветна. Смотреть сверху – не увидеть ничего.

Рыжие тени средневековой фрески на стене дома у крепости – и черная шерсть, висящая в воздухе во дворе. Прочные острые каменные ступени в никуда. Из лиц слагается рыба. Печаль – лишь о том, что было. О попытке и неудаче, об удаче и ее конце. Неначатое печаль не берёт себе.

ЗАЛИВ (ЧЕРНОГОРИЯ)

Горы не чёрные, белые, торопятся к морю, море к ним, людям случайная полоска. И ту отнимали друг у друга Эпир, Рим, Византия, Венеция, Турция, Австрия – даже далекие Испания и Франция. Слишком мало, чтобы защититься, слишком тесно, чтобы спрятаться. У радости нет своей земли, она приходит на любую. И она поверх. Дома очень малы рядом с горами. Самая высокая колокольня – лишь спичка. То немногое, что удается прибавить, – то, в чем возможно жить. Гнёзда ласточек над пропастью. Путников перевозят через пролив бесплатно. Но автобус идет назад иной дорогой.

Горы превращаются в крепости. Крепости медленно поднимаются в гору стенами и дорогами для пушек, оставив церковь на полдороге, вглядываясь бойницами в того, кто пытается следовать за ними. Стены растут из воды, медленно, выходя из нее не отвесно, а под углом. Опираясь на отражение. Обрываясь в ущелья и волны. Пещеры казематов и выходов, трещина в стене – как в скале во всю длину. Если разваливаются – огромными кусками-глыбами, которые остаются стеной или падают клетчатым островком в море. Они для деревьев и ветра, рыб и морских ласточек. Бойницы – прятаться от солнца. Утёсы цитаделей – взгляду лететь вниз и вверх. Трудно отличить, где выросшая гора переходит в построенное. Но доля сложенного есть и в радости, иначе она немного вместит. Теми же квадрами выкладывали стены древние греки и новые венецианцы. Крылатые львы держат книги над воротами. Гора порой спускается стометровым обрывом. Змея вглядывается из-за камня. Якоря держатся за ступени лестниц.

И весь берег листами огромных книг. Путаницей глыб, проверяющих смелость равновесия. Втягивающими воронками тропинок и бухт. Самое тихое море камни хотят впустить в себя и раскрываются множеством дыр. Они и кормят – если собрать то, что на них. Над горой дырявое облако.

С двух шагов отличать города. Камни одного разметаны порохом времени. Другой встречает путаницу волн путаницей переулков. Третий укрывает треугольную жесткость в глубине третьего залива за гребнем горы и стены. Четвертый соединяет горы и море крепостями и лестницами. Пятый провожает наклоном улиц стайку каменных китов.

Улицы узки. Радость не живет в толпе, в толпе веселятся, это все-таки меньше. Выход к морю сквозь стеснившиеся дома и калитку в крепостной стене. Стены темнеют от моря.

Светло-серые дома не скрывают своего камня под штукатуркой – но и не демонстрируют его огромность рустами. Украшенные прочностью покоя. Различающиеся направлением углов. Венецианская не-венеция, твердая, ступенями в гору, а не веслом по каналу. Люди уходят с гор к морю, к его подвижности. Но продолжают опираться на камень. Улицы из того же камня, что и стены. Радость поворачивает так, что не знаешь, где бок, где низ. Разделённая растёт. На гербе многоярусный зонтик – почему бы одному зонту не нуждаться в другом? И почему бы не приставить к византийскому куполу готические башенки?

Чердак легко становится первым этажом, если подойти с другой стороны. Церкви здесь не слишком тянутся вверх – гору не обогнать, а в небо попадают иначе. Медленными шагами, быстрым взглядом, обнимаясь с ветром, встречей. Усталость подъема открывает пространство. Волны красных крыш с рябью черепиц рядом с гладкой водой. В человеке волн больше. И они порой растут кружащей голову дрожью. Город всегда слишком мал для ветра. В море кажется, что на дно можно встать – а до него метров пять прозрачной воды. В радость проваливаешься. Море чуть темнее неба – чтобы не перепутать. Гладкость накапливает блеск, небо – глубину. Остановиться, дышать этим и рисовать.