В мире античных образов

Сравнительно большей решительностью отличалась чисто политическая программа, но и она в условиях римской действительности того времени нисколько не выходила за пределы допустимого. Примеры Суллы, Мария, положение на Востоке Помпея — все эти явления, по существу, входили в ту же категорию, как действия Манлия и Катилины в Этрурии. Крах римской демократии последовал не оттого, что она обратилась к нелегальным и антиконституционным методам борьбы, а потому, что эти методы были проведены ею недостаточно последовательно и с большим опозданием по сравнению не только с военным магнатством, но и с обветшавшей сенатской олигархией. Во всяком случае, действия катилинарцев менее всего могут быть подведены под мифическую традицию, укоренившуюся за ними с легкой руки Саллюстия и Цицерона. Изучение самой тактики катилинарского движения может привести только к одному выводу — элементов «заговора» в этой тактике было меньше, чем в действиях легального правительства, возглавленного по иронии судьбы «демократическим консулом», да еще «инквилином» — квартирантом в чужом доме, как с насмешкой называл Цицерона Катилина за то, что кумир римских ростовщиков не был уроженцем Рима. Денежный капитал из патриция Катилины сделал революционера, из «новичка» Цицерона — столпа олигархического государства.

* * *

Только с этой точки зрения понятна связь с катилинарским движением таких людей, как Цезарь и Красс. Они вовсе не были его инспираторами, в их руках вовсе не находились пружины революционных выступлений. Только свойственное историкам vaticinium post eventum (пророчество после событий) навязывает им эту роль, о которой они и не мечтали при жизни. Оба они смотрели на развертывающиеся события как трезвые политики, менее всего думавшие о преступности тех лиц, с которыми они находились в соприкосновении. Только когда чаша весов склонилась в пользу сенатской олигархии и само движение приняло откровенно революционный характер, они отшатнулись от него. Для них катилинарцы перешли не тот Рубикон — беда была не в захвате власти, а в конечных целях этого захвата. Симпатии Цезаря к катилинарцам не были случайны. Даже в 61 году, когда Цезарь отправлялся в Испанию как претор и не имел денег расплатиться с долгами, ростовщики наложили запрещение на его обоз. На помощь пришел Красс, поручившийся за него перед кредиторами в очень крупной сумме. Наивный телеологизм, напитанный блеском моммзеновской тенденциозности, не без юмора предполагает, что он уже тогда мечтал о том, как после смерти он сделается divus Julius. Думается, что в «великий» год Цицерона он более мечтал о снятии пенок с катилинарского движения, чем о своей провиденциальной миссии.

Участие Красса в «заговоре», или, вернее, его прикосновенность к нему, конечно, не были столь меркантильного происхождения. Плутарх в своих биографиях Цицерона и Красса упоминает, что Красс, почуяв опасность от своего скомпрометированного положения, явился к Цицерону ночью с письмом или письмами, полученными от Катилины, и таким образом выступил в роли добровольного доносчика. Более неприятны для Красса были показания, очевидно, сикофанта-специалиста, некоего Тарквиния, который сообщил, что он был отправлен Крассом к Катилине с советом не смущаться произведенными в Риме арестами, а поскорее наступать на тород. Характерно, что финансовая зависимость большинства сенаторов от Красса заставила не только признать ложным это показание Тарквиния, но даже начать расследование о том, «по чьей инициативе он сочинил такую возмутительную небылицу». Трудно сказать, действительно ли Красс обращался к Катилине с посланием такого содержания.

Атмосфера провокаторства и доносительства, господствовавшая в сомнительном с точки зрения законности процессе катилинарцев, скорее говорит против этого. Саллюстий тут же сообщает пикантную подробность, что Катулл и Пизон «ни просьбами, ни своим влиянием, ни подкупом не могли склонить Цицерона к тому, чтобы аллоброгами или каким-нибудь доносчиком было сделано ложное заявление, компрометирующее имя Гая Цезаря». Правда, Саллюстий — цезарианец, но тем не менее здесь все весьма показательно — и старания обоих почтенных сенаторов, и обилие доносчиков, и зависимость последних от Цицерона. Указание на правительственную лабораторию официальных сплетен и лжи о «заговоре» достаточно определенно. Но связь Красса с катилинарцами остается фактом, который может иметь только одно объяснение: этот беззастенчивый спекулянт, ловкий финансист, блудливый политик и бездарный полководец более чем ревниво относился к возвращению своего страшного соперника с востока и для создания противовеса Помпею был готов пойти на любую политическую комбинацию.