В мире античных образов

Насколько отношения к «заговорщикам» не представляли особой опасности, видно уже из того, что даже во время произнесения первой речи против Катилины Цицерону серьезно приходилось считаться с тем, что ряд сенаторов считал все слухи о жутких намерениях катилинарцев за простые городские сплетни. «Тем не менее встречаются в нашем сословии люди, которые не замечают надвигающейся грозы или притворяются, что не видят ее», — с нетерпением замечает Цицерон по адресу таких неверующих.

И действительно, нужна была немалая доза провокации и лжесвидетельства, чтобы изобличить столь ненавистное Цицерону «внутреннее зло». Скептицизм по отношению к подозрениям Цицерона, методам его сыска и результатам его следственных изысканий нашел даже особую формулировку — в сенате подсмеивались над его вечным «дознался» (comperisse). И первым в этих насмешках был коллега Цицерона по консульству Антоний. В своей третьей речи против Катилины Цицерон открыто и цинично признается, что «если бы столь энергичного, столь дерзкого, столь хитрого, столь неусыпного на преступления, столь точного исполнителя темных дел я не прогнал из городских засад и не толкнул на путь открытого военного разбоя... мне не легко было бы сбросить с ваших плеч эту непомерную тяжесть бедствия».

Поэтому всего проще анализ столкновения легального правительства с катилинарцами начать с обзора тех сил и средств, которые находились в распоряжении у каждой из враждующих сторон. Катилинарцы обладали сравнительно небольшими реальными ресурсами. В самом Риме находился немногочисленный кадр сторонников Катилины, осведомленных о целях ведущейся борьбы. Сила катилинарцев заключалась, конечно, не в этой организационной группе, по существу мало отличавшейся от обычных партийных римских группировок, возникавших для предвыборной агитации и проведения выборов. Истинным базисом их действий служило широко распространенное сочувствие их планам, основанное на ненависти массы задолжавших к ростовщикам. Это настроение могло легко кристаллизоваться, но не носило на себе отпечатка явной противозаконности, и именно поэтому положение Цицерона было таким затруднительным. Атмосфера была очень тяжелой, и разрядить её Мог либо неосторожный акт со стороны недовольных, либо провокационный акт со стороны правительства. На последний путь и встал Цицерон.

Несколько более определившимся было положение вне Рима. В Этрурии организовывалась армия Манлия, который, после поражения Катилины на выборах, 27 октября поднял знамя восстания. Старый марианский орел, вокруг которого собрались инсургенты, воплощал и старую демократическую традицию, несмотря на то, что поднял его бывший сулланец, и последний ресурс демократического движения — собственные легионы, созданные в новой форме Марием. Однако не следует преувеличивать противозаконность этого шага. Он был предпринят катилинарцами уже в последний момент, после ряда экстраординарных правительственных мер, а затем после эпохи Мария и Суллы и накануне эпохи «трехглавого чудовища», — первого триумвирата Помпея, Цезаря, Красса, — римская демократия имела свои основания к таким решительным мерам. И опять опасность была не в этой неорганизованной массе (omnis copia), собравшейся в Этрурии и из которой Катилине удалось сформировать всего два легиона, причем четверть этого войска «была снабжена настоящим оружием, прочие, кого как вооружил случай, имели при себе охотничьи копья и пики, а некоторые — заостренные колья». Корень зла заключался в том, что малейшая заминка в военных операциях правительственных войск или какой-нибудь успех повстанцев могли радикально изменить ситуацию и из почвы Италии действительно бы выросли легионы, но не для Помпея.

На стороне блока сенатской олигархии и денежных людей, нашедшего себе услужливого выразителя в лице Цицерона, были не только обычные средства государственного принуждения, как нормальный закон и регулярное войско. Еще до консульских выборов на 62 год, когда Катилина благодаря бешено работающему подкупу снова потерпел неудачу, сенатское правительство как бы перерезало все нервы демократической агитации, закрыв все политические клубы и союзы, которые признавались враждебными государственному строю. Этим распоряжением демократическая избирательная машина была застопорена. Зато деньги ростовщиков, шедшие на подкуп и угощение избирателей, получили более широкий диапазон действия.