В мире античных образов

Действие романа развертывается на фоне самого крупного события в политической истории древнего мира — образования «всемирной», если придерживаться географических масштабов античности, Римской империи. Грандиозность этого процесса ясна не только в исторической перспективе. Его современник, последний крупный представитель эллинской историографии, Полибий, считал основной задачей своей «Всемирной истории» уяснение следующего вопроса — «каким образом и при каких общественных учреждениях почти весь известный мир подпал единой власти римлян в течение неполных пятидесяти трех лет?» Казалось бы, что у Полибия имелись все данные для разрешения поставленной им проблемы. Теоретически образованный политик, практический дипломат, прекрасно знакомый с положением современных ему греческих государств и с внутренней жизнью самого Рима, Полибий оказался не в состоянии дать сколько-нибудь удовлетворительное разрешение этой проблемы. Полибию не помогла в этом даже близость к римскому полководцу Сципиону Эмилиану, вместе с которым он принимал участие в так называемой третьей Пунической войне, закончившейся «потоком и разграблением» знаменитого соперника Рима. Карфаген был не только разрушен до основания и отдан на разграбление римским легионам, но даже самое место, на котором он стоял, запахано и предано вечному проклятию римскими жрецами.

Этой жестокостью Сципиона Эмилиана объясняется целый ряд трудностей, с которыми пришлось иметь дело Флоберу при бытовой реконструкции древнекарфагенской жизни. Лопата археолога дала нам много, интересного из жизни позднейшего, уже римского Карфагена, но Карфаген гамилькаровской эпохи известен только по ничтожнейшим археологическим остаткам, и даже его внутренняя топография может быть восстановлена крайне гадательно.

Естественно, что при этих условиях Флоберу приходилось пользоваться рядом косвенных источников для восстановления многих бытовых подробностей.

Полибиевское объяснение причин возникновения Римской империи сводится к отвлеченному заявлению, что только римляне осуществили практическую цель всей греческой политической мудрости, соединив в своем государственном устройстве благодетельные черты всех («правильных» форм правления: монархической (консулы), аристократической (сенат) и демократической (народное собрание). Эта теория не только отвлеченна — она противоречит даже конкретным фактам, приводимым самим Полибием. Всюду, где у него изображается повседневная римская практика, — преимущественное влияние сената, этого сгустка римской правящей олигархии, выступает более чем ярко. Но, если отвлечься от этих теоретических выкладок греческого историка и остаться только на почве его конкретно-исторических данных, картина сразу резко меняется. Дошедшие до нас части сочинений Полибия дают такое богатство исторического материала, что этот материал начинает говорить сам за себя.

Полибий вполне правильно считает вторую Пуническую, или, как он ее называет, «Ганнибалову» войну решающим моментом в деле римской завоевательной политики, так как, по его словам, «победивши карфагенян в упомянутой выше войне, римляне полагали, что ими совершено самое главное и важное для завоевания целого мира». Тем не менее прагматическое изложение своей истории он начинает с описания первого столкновения Рима с Карфагеном.

К эпохе этого столкновения Рим был уже мощной всеиталийской державой, преимущественно аграрного типа, но не чуждой и торговых интересов. Эти торговые интересы значительно усилились со времени захвата южноиталийских греческих колоний, которые были старинными и наследственными соперниками Карфагена по торговле в Средиземноморском бассейне. Фактически верховным учреждением италийского государства Рима был римский сенат, где сидели представители крупного землевладения и торгово-ростовщического капитала. Несмотря на всю алчность своей политики, сенату все же удавалось до некоторой степени удовлетворять интересы римского крестьянства, из которого вербовались основные кадры знаменитых римских легионов. К началу заморской экспансии Рима мелкий сельский производитель еще не был разорен появлением крупного рабовладельческого хозяйства и влиянием ростовщического капитала. Это обстоятельство до поры до времени не давало резко выступать наружу одному из внутренних противоречий рабовладельческого общества. Это противоречие заключалось в том, что для постоянного воспроизводства рабской силы нужны были захватнические войны, а для последних — сильное и крепкое войско, которое по преимуществу набиралось из мелких производителей деревни, но на известной ступени своего развития крестьянство начинало разоряться под влиянием рабовладельческого хозяйства, и, таким образом, из-за истощения основного резервуара для пополнения войска новый захват рабских масс становился все более и более затруднительным.