В мире античных образов

Есть все основания предполагать, что, несмотря на все нападки со стороны богословов, описание Лукиана вполне реально. Здесь у него есть совершенно неожиданный союзник в лице далеко не склонного к шутливости африканца Тертуллиана, писателя не только христианского, но занимавшего крайне враждебную позицию по отношению к грешной языческой империи. Тертуллиан много занимался вопросом о гонениях, и с теоретической и с практической стороны. У него имеется целый ряд указаний на то, что страдания, описанные в христианской литературе, — хотя нередко «страданий» по существу не было, — служили источником высокого авторитета, а иногда и просто материальной наживы для потерпевших. Тертуллиановский Тристин, вверженный в темницу, но пользовавшийся там и ваннами и всеми удобствами жизни, вполне соответствует лукиановскому Перегрину — Протею. Более того, Тертуллиан не без язвительности отмечает распространенное в то время явление — «хвастовство мученичеством». Стремление того же Перегрина прославиться всякого рода лишениями, самоистязаниями и, наконец, добровольным самосожжением совпадает с этим христианским «хвастовством».

* * *

Весь секрет успеха христианской пропаганды заключался как раз в том, что христианство не уходило от «мира» и не противополагало себя ему, но было своеобразным экстрактом из всех настроений, господствовавших на исходе классической древности. Одним из этих настроений было стремление угнетенных найти спасение в потустороннем мире, но Лукиан не принадлежал к угнетенным.

В воззрениях на загробную жизнь у Лукиана соединилась старинная гомеровская мудрость с трезвыми и спокойными взглядами эпикуреизма. По словам Диогена, («голый череп — вот вся наша красота». В царстве мертвых, перед тем как войти в прогнившую лодку Харона, приходится совлечь с себя все: тирану — богатство, спесь, надменность, жестокость, безрассудство, гордость; атлету — победные венки и похвалы; богачу — богатство, изнеженность, роскошь, происхождение, славу; философу — любовь к наслаждениям, ложь, самомнение, — все вплоть до бороды, тяжелого и лохматого свидетеля его псевдомудрости. Размышления Мелиппа над черепом Елены напоминают думы Гамлета над черепом «великого Александра»: («Значит, из-за этого черепа целая тысяча кораблей была наполнена воинами со всей Эллады, пало столько эллинов и варваров и столько городов было разрушено?» Может быть, только подлинные духовные богатства как-то переживают человека, и Диоген с гордостью говорит «обессмертившему» себя мавзолеем Мавзолу: «Диоген не знает даже, есть ли у его тела вообще какая-нибудь могила... Зато после себя он оставил среди лучших людей славу человека, жившего... жизнью более высокой, чем твой памятник, и основанной на более твердой почве». Так Лукиан отрекается от обычного утешения современников — надежды на будущую жизнь. Она ему кажется детской и жалкой. Популярность этой надежды — верный признак политического бессилия и экономической забитости, и ее разрастание менее всего свидетельствует о земном благополучии императорской эпохи.

* * *

Казалось бы, у Лукиана оставался еще один путь — занятия философией. И действительно, он побывал случайным гостем почти во всех философских школах. Беда заключалась только в том, что античная философия его эпохи скорее напоминала кладбище, чем обиталище живых. Когда-то полные жизни школы превратились в сборища схоластов, творивших из живого учения закостенелую догму. Мистика и магия окончательно вытравили научное исследование из философских систем.

Первоначально этические воззрения кинизма остановили на себе внимание Лукиана, может быть, именно потому, что в кинической философии еще сохранился дух живого скепсиса, позволявший более или менее свободно осмыслить окружавшую действительность. Но последнее свое успокоение Лукиану удалось найти в эпикуреизме. «Основные положения» Эпикура были для него «самой... прекрасной из всех книг, заключающей в себе все главнейшие догматы мудрого учения этого мужа», «источником великих благ для тех, кто с ней встретится». Демонстративно сжегший это произведение «трижды проклятый» Александр «не знал того, какой мир, свободу и избавление от душевных волнений приносит она читающим, что она удаляет от нас страхи, привидения и пугающие нас сомнения, так же как пустые надежды и чрезмерные желания, влагает в наш ум истину и действительно очищает мысль... верным словом, истиной и смелой откровенностью». Эпикур для Лукиана был «исследовавшим природу вещей и единственным человеком, знавшим о ней истину», «мужем поистине святым и с божественным естеством».