В немилости у природы. Роман-хроника времен развитого социализма с кругосветным путешествием

Мы с Аделиной вышли из барака на свет божий через сутки, и она наконец-то показала мне место своей ссылки. Мяунджа — поселок городского типа при большой электростанции, которая называется Аркоголинская ГРЭС. Это чудовище пожирает в сутки тысячу тонн угля, который возят сюда на гигантских 40-тонных самосвалах «Белаз». Благодаря близости к электростанции поселок обладает рядом преимуществ по сравнению с другими населенными пунктами Сусуманского района — одного из наиболее заселенных мест Колымы. Главное из этих преимуществ — неограниченное количество горячей воды в любое время года, а отсюда — тепло, возможность помыться и ряд других бытовых удобств. В поселке несколько улиц, застроенных, главным образом, двухэтажными домами. В центре, как я уже рассказывал, клуб-кинотеатр, ресторан и всевозможные административные здания поселковой власти. Всё это построено в свое время заключенными, а спроектировано теми, кто пытался подсластить грязь и вонь советского ГУЛАГа грекоподобной архитектурой, долженствующей отразить величие свершений народа под руководством партии. До середины 1950-х годов здесь был большой концлагерь. Теперь живут только вольные работники и ссыльные поселенцы. Во всей округе не осталось ни одного концлагеря, а последний переоборудован в лечебно-трудовое учреждение для алкоголиков со всей Магаданской области — их здесь лечат два года. В Мяундже, как и в Сусумане, строят безликие пятиэтажные дома на сваях. Для экономии все трубопроводы располагают над поверхностью земли — иначе из-за вечной мерзлоты нужно было бы зарывать их слишком глубоко. Трубы эти, обмотанные каким-то грязным теплосберегающим тряпьем в заплатах, уродуют и без того неприглядный окружающий пейзаж.

Вечером пошли поужинать в ресторан. Аделина была ослепительно хороша. Она надела свое ленинградское платье, а меня уговорила надеть белую рубашку с галстуком, позаимствованным у Паши, — внешний вид мужа должен был соответствовать его серьезному общественному положению, анонсированному женой. Мне же, на самом деле, нужно было договориться, чтобы Степан Степаныч отпустил Аделину в отпуск на неделю. Основную часть его небольшого кабинетика при кухне занимал роскошный раскладной диван из дефицитного югославского мебельного гарнитура, на котором, судя по всему, избранницы шефа исполняли свои прямые «служебные обязанности». Наши переговоры шли на вполне дипломатическом уровне с выражением всевозможных знаков уважения к высокому положению договаривающихся сторон. Степан Степаныч поинтересовался, где я служу, и я ответил, что «служу начальником подразделения на одном из закрытых предприятий министерства общего машиностроения». Я сказал именно так намеренно потому, что каждый ответственный советский работник знал то, чего никто не должен был знать, — под этим нелепым названием скрывается совершенно секретное ракетостроительное ведомство. Судя по уважительному кивку, Степан Степаныч это знал.

Он затем начал деликатно намекать, что, мол, в документах Аделины ее «семейное положение не нашло достаточного отражения», но я прервал его и с пафосом провозгласил, что главное в нашей советской действительности — это реальное состояние дел, а не бюрократические бумажки, и что, мол, это всё можно будет со временем уладить. Похоже, он вполне удовлетворился моими разъяснениями, почему-то не обратив внимания на несоответствие секретной работы мужа со ссыльным статусом жены. Впрочем, наверное, сообщил о своих подозрениях кому надо. Но меня это мало волновало, и я перешел к делу, предварительно вручив Степану Степанычу коробку ленинградских конфет для его «уважаемой супруги». Я еще намекнул, что готов «компенсировать естественные убытки предприятия», но Степан Степаныч дал понять, что деньги его абсолютно не интересуют, то есть что у него их немерено, и что он «сидит здесь совсем не для этого». Я в этом месте беседы покосился на диван, показывая, что вполне понимаю, «зачем он здесь сидит». Дело продвигалось в правильном направлении, было видно, что шеф готов на уступки. Для закрепления сделки я, подняв указательный палец вверх и кивнув на потолок, сказал, что если ему потребуется моя помощь, то он вполне может на нее рассчитывать и что Аделина в любой момент свяжет его со мной. Степан Степаныч после этого сказал, что, «конечно-конечно, по такому случаю пусть отдыхает» и что он «лично всё оформит как надо». Мы затем расшаркались и разошлись вполне удовлетворенные друг другом. В результате Аделина и я получили неделю свободы в пределах Сусуманского района, однако главное было в другом. Отныне шеф не только оставит ее в покое, но и будет защищать от притязаний других — в этом я был глубоко убежден. Я сказал Аделине: «Если теперь крепость падет, то исключительно вследствие предательства внутри самой крепости», а она в ответ еще раз обозвала меня невежей.