В немилости у природы. Роман-хроника времен развитого социализма с кругосветным путешествием

Наш разговор прервался появлением Аделины — она, в косыночке, красивая и радостная, начала всех нас обнимать и целовать. Какой-то унылый мужик в очках и шляпе тащил за ней два чемодана — Аделина была в своем репертуаре. Я шепнул ей на ухо: «У тебя, дорогая моя, патологическая тяга к поэтам». Она тоже шепотом ответила: «Это не худший вариант, поверь мне… Но ты, милый, зря обижаешься…» На что я обижаюсь и почему зря — так и осталось невыясненным. Аделина пригласила всех к себе домой отметить событие, но я сослался на неотложные дела и отказался — мне почему-то расхотелось праздновать. Она стрельнула в меня слегка иронично своими прекрасными черными глазами и произнесла задумчиво: «Ну, как пожелаешь… Созвонимся…» Я привык, что этим нелепым «созвонимся» обычно обозначают конец близких отношений, но тогда я даже представить себе не мог, что мы с Аделиной еще как «созвонимся». Однако это случится не скоро, ох как не скоро, в другой жизни, можно сказать…

А пока в этой жизни мы с Аделиной действительно созванивались эпизодически. Я не настаивал на свидании — без ее хотя бы минимальной инициативы это было бесполезно. Знал, что она бывает в компании Двенадцати, подозревал, что увлечена связью с Володей. Иосиф Михайлович — наш ангел-охранитель — взял Аделину на работу, пытался уберечь ее от поступков, которые могли быть расценены как нарушения условий условно-досрочного освобождения. Прежние встречи нашей компании на квартире у Аделины прекратились — ее родители болели и почти не выходили из дома. Где-то в конце августа Иосиф Михайлович позвонил и пригласил участвовать в очередной встрече, которую он организует на своей квартире в начале сентября. Я спросил его, будет ли Аделина, и, получив положительный ответ, посетовал, что она, вероятно, не обрадуется моему присутствию. Иосиф Михайлович рассмеялся: «Напрасно надеетесь, Игорь Алексеевич, что женщина может оставить вас в покое добровольно. У женщины сейчас просто трудное время…»

В тот сентябрьский день разговоры были, конечно, о потрясшей весь мир дикой выходке Совка — советский истребитель сбил ракетой в районе Сахалина южнокорейский пассажирский самолет, летевший из Аляски в Сеул. Погибли почти триста человек… Мир привык к убийствам, даже к массовым убийствам невинных людей, но в этом убийстве было что-то особенно гнусное и жуткое. Зная советскую систему жесткой субординации, каждый мысленно прослеживал длинную цепочку исполнителей. Она вела от пилота истребителя, получившего приказ по радио от своего начальника, через дальневосточные и сибирские дали, через генеральские и маршальские кабинеты вплоть до главного кабинета в московском Кремле. И каждый пытался представить, как каждое звено этой длинной цепочки принимало решение убить триста человек… Ни у кого из них не дрогнуло сердце и никто не возразил? В этой слаженно сработавшей цепи, состоявшей, на самом деле, преимущественно из обыкновенных незлобивых людей, было что-то ирреально дьявольское. Некоторые из этих незлобивых людей даже претендовали на статус героев с ангельскими крыльями, но оказалось, что заточенная на убийство система становится дьявольской даже в том случае, если состоит из одних ангелов.