В немилости у природы. Роман-хроника времен развитого социализма с кругосветным путешествием

* * *

В августе 1991 года мы с Ароном были на конференции по теории кодирования в курортном городе Гагра на берегу Черного моря. Оргкомитет конференции старался разбавить сухую математическую сущность этого мероприятия влажной субтропической экзотичностью места его проведения. Место здесь фантастически красивое — узкая полоска субтропического парка между горным хребтом и морем. Всё протекало замечательно, но рано утром 19 августа в номере гостиницы раздался звонок нашего доброго приятеля из местных грузин. «Включите телевизор», — сказал он. Я пытался отговориться — мол, мы еще не вполне проснулись и, вообще, зачем телевизор… Тогда наш друг сказал, что президент страны снят и власть в Москве захватила группировка во главе с вице-президентом. В созданный путчистами Государственный комитет по чрезвычайному положению (ГКЧП) вошли председатель Совета Министров, председатель КГБ, министр обороны и министр внутренних дел, а в Москву, Ленинград и другие крупные города страны вводятся войска. Больше никаких подробностей он не знал, и я немедленно включил телевизор. По всем каналам передавали заявление ГКЧП о введении в стране чрезвычайного положения. Ничтожный глава комитета с трясущимися руками сетовал на тлетворное влияние Запада — выезжающие за границу советские люди, дорвавшись до импортных шмоток, позорят советский общественный строй. Закрыть и не пущать! А потом по всем каналам стали передавать балет Чайковского «Лебединое озеро», но и без балета была ясна общая направленность путча. Мы с Ароном позвонили в местное отделение «Аэрофлота» с просьбой переоформить наши билеты в Ленинград на сегодняшний день, но билетов ни на сегодня, ни на ближайшие дни не было. Позвонили приятелю с просьбой помочь нам уехать. Он перезвонил через полчаса и сказал, что может достать два плацкартных билета на сегодняшний поезд Сухуми-Ленинград. Мы с Ароном переглянулись и согласились — оставаться здесь в создавшейся обстановке было невыносимо…

В поезде на протяжении двух суток мы не имели никакой информации о событиях в Москве и Ленинграде — приемника у нас не было, а поездное радио не работало. Стоя у окна в коридоре, мы потихоньку обсуждали ситуацию, и картины одна другой мрачнее рисовались нам: этот путч не может быть неуспешным, ибо нет в стране таких сил, которые могли бы противостоять совместным действиям правительства, армии, КГБ и милиции, а если это так, то страна возвращается к коммунистической диктатуре, железный занавес снова опускается, чтобы возродить и оградить от остального мира гигантский советский концлагерь. Нам представлялось, что лидеры реформ — Борис Ельцин в Москве и Анатолий Собчак в Ленинграде — уже арестованы, а может быть, расстреляны. На каждой станции мы приставали к первым попавшимся прохожим и станционным служащим с одним-единственным вопросом: «Что в Москве?» Нас потрясла индифферентность народа к происходящему — большинство вообще не знало, что в Москве что-либо происходит, а немногие знавшие отвечали невнятно и незаинтересованно. Народ, превращенный десятилетиями тоталитарного режима в стадо манкуртов, абсолютно не интересовался своим будущим — это убеждало нас в правильности наших горьких предчувствий. «О заграничных поездках можно забыть», — мрачно констатировал Арон. Я с наигранным оптимизмом пытался успокоить его — всё, мол, в мире относительно и временно, и Совок тоже не может быть вечным, но Арон сказал: «Мы с Наташей уже никогда не увидим свою дочь… просто не доживем до того времени, когда кончится это невечное». В его словах было столько горечи…

Мы приехали в Ленинград 21 августа в самом мрачном настроении в ожидании самого худшего. Не исключали обыска и задержания прямо по приезде… На перроне вокзала оказался человек с раскрытой газетой «Вечерний Ленинград» в руках. Подскочив к нему и бестактно заглянув через его плечо, мы увидели на первой полосе огромный заголовок «Янаева — к суду!»

У меня перехватило дыхание, я обнял Арона — советский коммунистический режим рухнул окончательно и бесповоротно.

Нет, и не под чуждым небосводом,
И не под защитой чуждых крыл, —
Я была тогда с моим народом,
Там, где мой народ, к несчастью, был.

Это слова Анны Ахматовой… Большевики расстреляли ее мужа, посадили сына, а ее саму травили всю жизнь. Эти слова относятся и к нам. Мы, к несчастью, прожили большую и лучшую часть нашей жизни при одном из самых мракобесных режимов в истории человечества, мы стали замшелыми пессимистами, мы перестали верить в свой народ. Но вопреки нашим мрачным и страшным прогнозам люди в Москве и Ленинграде вышли на улицы и предотвратили возврат к тому мракобесию. Им опостылело быть стадом баранов, за которых всё решают несколько ничтожеств, вознесенных к власти в результате противоестественного партийного отбора. Нам обрыдло, мы не быдло, быдло — не мы, быдло — они! И вооруженные до зубов мракобесы были бессильны перед нами…