В немилости у природы. Роман-хроника времен развитого социализма с кругосветным путешествием

Я еще не успел стряхнуть с себя неприятный осадок от общения с Рудиком, как получил от него телеграмму. Ее принесла во время обеда Мария Оя — телеграмма была отправлена из Ленинграда на мое имя по адресу кафе. Вот ее текст: «Наташа прибывает завтра в Пярну на конференцию по гриппу тчк Удачи тчк Рудольф». Вот оно как — Рудик всё понял и решил вернуть мне свой долг. По-видимому, он располагает точной информацией — я видел в городе объявление о Всесоюзной конференции по гриппу, а Наташа работает биологом в Институте гриппа у академика Смородинцева. Нет сомнений, что всё достоверно, но… как отвратительно это напоминание Рудика о моем давнем аналогичном непристойном подарке ему. Первое движение было — порвать телеграмму и немедленно уехать из Пярну, чтобы не уподобляться Рудольфу, а еще в большей степени — прежнему самому себе, тому, кто когда-то снабдил Рудика подобной информацией. Но, с другой стороны, это же трусливое бегство… бегство от самого себя — поступок безвольный, малодушный. Я никуда не уехал, я остался…

Не составило особого труда узнать, где поселили участников конференции, и вечером следующего дня я стоял с традиционным букетом хризантем у дверей Наташиного номера в гостинице «Пярну». Она удивилась моему появлению больше, чем я ожидал, и мне пришлось сочинить целую легенду, в которой присутствовали и моя интуиция, и замысел самого Провидения, и прочие нематериальные силы… От предложения пойти поужинать в ресторане Наташа отказалась, сославшись на позднее время. В итоге мы остались в ее номере, долго сидели друг напротив друга за небольшим письменным столом с гостиничными брошюрами и телевизором. Разговор наш помню смутно, а дневниковых записей о том вечере, конечно, не осталось. Я рассказывал о своем одиноком местном ничегонеделании, которое скрашивалось эстонскими классиками, а она — о своем докладе на конференции и о последних новостях на службе у Арона. Он, по ее словам, нервничает по поводу происходящего в ящике — вопрос с испытаниями нашей разработки завис, начальство занято проблемами своего выживания, адмирал большую часть времени проводит в Москве в попытках отстоять свою позицию… Наташа посмотрела на часы: «Извини, Игорь, но уже поздно, а я хотела бы еще раз просмотреть тезисы завтрашнего доклада…» Я вдруг подумал, что совсем уж глупо уйти сейчас просто так: «Я, наверное, должен сказать тебе, Наташа, именно сегодня то… то, что раньше не решался сказать и… вряд ли решусь в другой раз…» Она прервала меня и ответила очень убедительно, хорошо ответила, так, что я запомнил это дословно:

«Ты ничего никому не должен, Игорь. Я всё… или, скажем, почти всё знаю, чувствую… И кое-что понимаю в этой жизни… Не надо говорить того, что нарушит равновесие наших с тобой отношений и твоих отношений с Ароном, не надо высказываний, о которых и ты, и я будем потом сожалеть. Помнишь Тютчева…

Как сердцу высказать себя?
Другому как понять тебя?
Поймет ли он, чем ты живешь?
Мысль изреченная есть ложь…

Прошу тебя, Игорь, не „изрекай“ того, что поставит и тебя, и меня в неловкое положение…»

То, что произошло после тютчевских строк, оставило в моей памяти сумбурный след, который трудно воспроизвести словами…

Внезапно погас свет… Наташа вскрикнула от неожиданности, встала и отошла в другой конец комнаты — я видел контуры ее фигуры на фоне окна, слабо освещенного уличным фонарем. Кажется, тогда у меня всё-таки мелькнула мысль о Провидении, дающем мне шанс, но мысль мелькнувшая есть та же ложь… Темнота подчас радикально меняет ситуацию, в темноте можно сказать и сделать то, что при свете абсолютно невозможно и запретно. Темнота затушевывает неловкость и скрывает стыдную правду, она ослабляет рациональность зримого и усиливает вседозволенность осязаемого… Я подошел к Наташе и безмолвно обнял ее, она не сопротивлялась, ее руки мягко легли на мою голову… Я говорил какие-то слова, торопился, чтобы успеть сказать: «Конечно, „мысль изреченная есть ложь“, хотя бы потому, что слова бессильны выразить то, „чем ты живешь“, но я буду презирать себя, если не скажу сегодня, что люблю тебя, что обожаю тебя с того момента, как увидел впервые… Знаю, что ты знаешь это, но не могу не сказать… Сказать просто так, без всяких претензий, надежд и иллюзий… Прости меня за это…»