В объятьях зверя (СИ)

— Я из тебя эту дурь выбью, — прошипел Джон и, схватив Стефана, ещё не отошедшего от предыдущего удара, за плечи, наклонил к себе и ударил коленом в живот, полностью его нокаутировав. — Сколько тебе раз говорить, что в этом доме хозяин не ты? А? Сколько?!

— Урод… — прошептал он, дрожа от боли, схватившись за живот и опустившись на колени.

Сейчас он сам себе напоминал пятилетнего ребёнка: страх вперемешку с лютой ненавистью пронизывал каждую клеточку его тела, потому что в этот момент он понял — сказок не бывает. Вот оно, настоящее чудовище, прямо перед ним: смотрит ему в глаза, тяжело дышит, мечтая только об одном — прикончить его. И надежды на исправление здесь никакой нет.

Это безумие продолжалось около года. Конечно, Стефан пытался как-то исправить ситуацию: они с Ребеккой разговаривали с тётей, но та, женщина очень добрая, но недалёкая, не видевшая в этом мире людей лучше своего мужа и находившаяся полностью в его власти, попросту не верила им, даже когда Стефан показывал ей свежие синяки (она исправно сбрасывала это на футбольные тренировки), а может быть, просто не хотела что-то с этим делать, ведь ребята не знали, что творилось в семье Миранды и Джона за закрытыми дверями. Миранда отговаривала Стефана обращаться в полицию, но даже когда он сделал это, особых плодов это не принесло: Джону назначили штраф в размере его месячной зарплаты, и он, можно сказать, отделался лёгким испугом, хотя было видно, что эта ситуация его встряхнула, потому что около двух месяцев после этого он вёл себя вполне адекватно. Однако вскоре всё повторилось вновь, и теперь Стефан понимал, что с этой проблемой он остался один на один: к Ребекке Джон не притрагивался. Постоянные оскорбления и унижения, дикая боязнь оставаться одному дома, стремление куда-то оттуда убежать — Стефану казалось, что его жизнь превратилась в ад. Они с Ребеккой заканчивали старшую школу и ждали только одного: того момента, когда у них появится возможность уехать в колледж.

Им удалось осуществить их планы, и с тех пор семья Джона в их жизни практически не появлялась, но этот год Стефану не удастся забыть, наверное, никогда. Бывало, что он, почти взрослый шестнадцатилетний парень, плакал, задыхаясь от невообразимой ненависти, причём непонятно к кому: то ли к Джону, то ли к Миранде, которая старательно делала вид, что ничего не замечает и не понимает, то ли к себе — за то, что не всегда способен дать сдачу. Но во всём он винил тот проклятый день — первое июля, дата которого теперь навсегда будет отзываться в его душе визгом тормозов и звоном стёкол, — потому что он знал: если бы были живы родители, всё было бы совсем по-другому.

На Стефана обрушился поток воспоминаний, которые он так усердно пытался спрятать, словно бы заставляя вновь и вновь переживать страшные минуты, когда его начинал душить собственный дядя, смотреть в его злобные глаза, слышать его голос, от которого у Стефана до сих пробегают мурашки. И чем больше он это вспоминал, тем сильнее ему хотелось причинить Елене то же самое. Но поступать приходилось совершенно иначе, и от этого хотелось выть на луну. Сальваторе стоило многих усилий наконец перебороть себя и продолжить игру. С каждым днём это делать становилось всё труднее, но стоило ему вспомнить о том, как испуганно она на него смотрела и кричала, — ненадолго становилось легче.

Из магазина, выбрав красивый букет из любимых цветов Елены — ирисов, Стефан вернулся быстро. Чтобы немного притупить все чувства и затуманить сознание, уже дома он выпил пару стопок коньяка. Это возымело свой эффект, и он, собравшись с силами, вооружившись букетом и своим обаянием, постучал в запертую дверь комнаты: судя по всему, Елена из нее не выходила.

Гилберт проснулась практически сразу.

— Да? — пробормотала она, встав с дивана, и почувствовала, как внутри всё похолодело.

— Елена, — произнёс Стефан. — Елена, пожалуйста, открой. Нам нужно поговорить.

Девушка приблизилась к двери и прикоснулась к ней ладонью, на мгновение оказавшись в ступоре, услышав голос мужа. В душе чувство страха перемешалось с желанием как можно быстрее во всём разобраться, а ещё — найти хоть какое-то оправдание его поступку. Любовь к нему ослепляла её.

— Я абсолютно трезвый, — заверил Сальваторе. — Я не причиню тебе зла, обещаю. Елена, пожалуйста…

Голос Стефана звучал так искренне, с такой надеждой, что у Елены дрогнуло сердце. В нём она услышала те прежние ласковые ноты, которые так любила, которые так грели ей душу даже в самый дождливый день и делали её самой счастливой.

Она сделала шаг и отперла дверь. На пороге Стефан стоял с огромным букетом ирисов, запах которых сразу же пропитал воздух.

— Господи, Елена, умоляю, прости… — прошептал Стефан.

Он не мог найти себе места, иногда переминался с ноги на ногу, его глаза бегали, а сам он не осмеливался посмотреть жене в глаза.

— Вот, это тебе, как ты любишь, — робко пробормотал он, протянув цветы девушке. — Я знаю, что моей вины они не загладят, но… Может быть, тебе будет приятно…