В объятиях Снежной Королевы

— Я приезжал потом несколько раз, — он грустно улыбнулся, наконец, понимая, что она паясничает. — И ни разу ты меня не узнала. А твоя фотография, кстати висела там на доске почёта. Как лучший кассир месяца.

— Да, работаю я так же, как и говорю. Двести кило слов в минуту. Странно что ты разглядывал эту доску.

Странно, что он обижен. И даже предъявляет ей какие-то претензии. Странно всё: эта встреча, его реакция, его неровный румянец. Хотя нет, румянец как раз обычный. Его обтянутые смуглой кожей аристократические скулы всегда краснели пятнами.

— Я бы и дальше приезжал, но ты уволилась.

«Зачем, Лёха, зачем?» — просилось на язык, но этот правильный вопрос почему-то застрял в горле.

— Да, скажу тебе честно, та ещё работёнка, — вместо этого ушла она в сторону.

— А сейчас ты чем занимаешься? — он поднял на неё глаза. Нет, он впился в неё глазами. Он скользил по её лицу как сканер, словно сличая, сопоставляя сходство с тем исходником, что сохранился в его памяти. Она боялась не пройти эту проверку. «Да, я может неважно выгляжу, Лёха, но, честное слово, это всё ещё я».

— А ты? Как ты вообще? — она уныло ковыряла стойку и совсем не хотела это знать. — Где учился?

— Да там и учился. Где планировал, — и он не хотел это рассказывать, но какой-то кривой дорожкой их тянуло туда, где тухли останки их несбывшихся надежд. Где зарыты мечты, где похоронено то, что осталось после встречи с многотонной реальностью. — Техникум связи. Потом армия. Потом женился. Развёлся. Опять женился. Потом вот свою контору открыл.

Довольно приятное помещение. Данка заинтересованно изучала его взглядом. Чистенькое, современное, не убогое, но ему почему-то за него стыдно.

— Так это твой ремонт? — она ободряюще улыбнулась.

— Да, отец мне помог, — загнал он себя ещё глубже в это болото самоунижения.

— И как идёт?

«Да, плохо идёт, Дана! Дерьмо это всё!» — прочитала она в его глазах, но этот дурацкий вопрос заставил его оправдываться.

— Да нормально. Терпимо. Не бедствуем, но и не шикуем.

— Так ты сам и ремонтом занимаешься или только заказы принимаешь?

— Сам и заказы, сам и делаю, — улыбнулся он ободряюще. И теперь настала её очередь прыгать по кочкам. — А ты?

— А я даже выучиться нигде не смогла.

«Да, Лёха, я — неудачница!» — она надеялась, он слышит именно это. Если с его внешностью он сидит в этой ремонтной конуре, то куда уж ей.

— Как-то не до этого было. Мама заболела. Я пошла работать. Да так и работаю по сей день. То здесь, то там. Где придётся.

— Да, я слышал, что твоя мама умерла. Проезжал как-то мимо, остановился. Соседи сказали, вы дом продали, ты в квартиру переехала, но адрес никто не знал.

— А ты бы пришёл?

— Я бы пришёл, Дан. Может это глупо…

Дверь открылась, впуская облако холодного пара и пожилого посетителя и Лёха осёкся, замолчал, виновато потупившись.

«Не глупее, чем караулить меня в супермаркете», — хотелось ей возразить. Но дедушка, кряхтя под ухом, доставал из авоськи старый телефон и говорить при нём неловко.

— Есть паспорт? — Лёха опёрся на конторку, и она тут же вспомнила его пальцы, длинные и изящные как у пианиста. Кажется, он даже учился в музыкальной школе.

— Да, конечно, — она полезла в карман и протянула ему документ.

— Сынок, скажи, — откашлялся дед. — А таких мамонтов вы ремонтируете?

— Конечно, — он улыбнулся тепло и приветливо. И дед повеселел прямо на глазах.

— А мне бабка, говорит: выкини, выкини. А чего ж его выкидывать, когда он может ещё послужит? — он обратился к Данке, показывая неверной рукой на телефон.

— Конечно, — поддержала его Данка, глядя как лёгким размашистым почерком Лёха заполнял бланк.

— Распишись, — он встал и протянул ей бумажки и ручку.

Ручка тёплая после его руки, и краем глаза она видела, как в такт дыханию под грудью распрямлялась и вновь морщилась его футболка.

«Эх, Лёха, Лёха!»

— А когда будет готово?

— Если народа будет не много, думаю часа через два, — он нажал на кнопку, экран загорелся. — Погоди, погоди, а ты симку-то чего не достала?

— А надо? — искренне удивилась она.

— Ладно, посиди тогда, — он покачал головой. — Я сейчас мамонта приму.

Застывший дед оживился, а Данка отошла к окну.

Сколько бессонных ночей она провела, вспоминая его глаза, сколько слёз выплакала в то лето, когда они продали дом. Как ненавидела она своих новых соседей, людей пожилых и мирных, просто за то, что они были «не он». Однажды даже проехала свою остановку, пробираясь сквозь толпу туда, где ей померещился его тёмный волнистый затылок. Она почти смирилась, когда всё в том же переполненном автобусе вдруг встретила его маму.

— Даночка, а он же так тебя на проводы ждал. Он оставил тебе в почтовом ящике записку. И весь вечер бегал к двери.

— Я её не получила, — растерялась Дана.

— Я так и подумала, — вздохнула мама. — Подожди, где-то тут у меня его письмо.

Она вытащила из сумки конверт и освободив его от содержимого, протянула Данке.

— Вот, возьми, он будет рад, если ты напишешь.

Сколько раз она гладила эти лёгкие размашистые буквы адреса, выведенные его рукой, но так ничего и не написала.