В объятиях Снежной Королевы

Возле загородного особняка, словно сошедшего с рекламных проспектов, стоял под парами новенький Prado. Её сын из всех машин отдавал предпочтение Тойоте. Такой, сука, патриот своей компании. Пухлый водитель дебилковатого вида грязной тряпкой протирал номера.

— Я же забыла тебе сказать, Пашка прилетел, — сказала Диана, выдёргивая бумажную салфетку и пытаясь вытереть его мокрое лицо.

— Я уже понял, — отклонился Кайрат, и хлопнув дверью пошёл доставать чемодан.

— А тебе идёт, — усмехнулся Савойский, встретившись с ним в дверях. — Весь в дерьме как в доспехах.

Кайрат пропустил его замечание мимо ушей. Он поставил багаж, бросил на диван в гостиной своё пальто и пошёл умываться на кухню.

— Только не говори, что ты останешься, — следовал за ним по пятам Савойский.

— Это не тебе решать, — вытер лицо Кайрат и уставился на этого жалкого наследника империи в упор.

— Я сказал, чтобы ноги твоей в моём доме не было, — едва сдерживал себя Савойский, чтобы не кинуться на него с кулаками.

— Технически это дом твоей матери, — спокойно повесил на место полотенце Кайрат. — И, если она попросит, я останусь.

— Ты не останешься, — угрожающе шипел Савойский.

— Паша, — вошла на кухню, Диана. — Прекрати немедленно. Он останется, и тебя это не касается.

Парень резко развернулся и выскочил из кухни, смерив мать уничижительным взглядом.

— Шлюха! — выкрикнул он, и входная дверь за ним с грохотом захлопнулась.

Диана с непроницаемым лицом отодвинула стул, села, и закрыв лицо руками, заплакала.

Глава 9. Дана

Это неправильно. Стыдно, неразумно, неприлично. Но прижавшись спиной к дверному косяку и принимая его жадные поцелуи, Данка забыла все эти глупые слова.

В халате, без косметики, с мокрой после душа головой она открыла ему дверь, движимая исключительно любопытством.

— Извини, что так поздно, — это «извини» уже стало его визитной карточкой. И было единственным, что сказал Савойский.

С горящим взглядом кубинского революционера, но такой трогательно беспомощный перед тонкой тканью её единственной одёжки, он стоял на пороге квартиры и не знал, что сказать.

Тогда, перехватив его безумный взгляд она ещё подумала, что это неправильно, но секунду спустя, когда его рука легла ей на шею, привлекая к себе, она растеряла весь свой словарный запас, и остатки благоразумия надоедливыми пташками порхали вокруг, щебеча что-то про порядочность. Кыш! — его одежда падала на пол, отмечая сложную траекторию, по которой они двигались в комнату. Прочь! — журнальный столик какое-то время сопротивлялся, упираясь в пол всеми четырьмя ножками, но был беспощадно отброшен ударом её ноги.

Почувствовав спиной прохладный хлопок постели и животом тепло его обнажённого тела, она отказывалась думать. Ей не нужна эта убогая мыслительная способность, она отказывается от неё навсегда, только бы его руки не останавливались и его губы требовали большего. Ещё большего.

Его горячее дыхание, его влажная спина, тяжесть его тела, лёгкий лайм его кожи — она растворялась в этих ощущениях. Она принимала его. Принимала всего, без остатка. Таким, какой он есть. Таким, каким ему никогда не стать. Каждое его движение открывало в ней что-то новое и что-то давно остывшее возвращало к жизни. Срывая якоря, сквозь туман и низкую облачность тактильных ощущений, она рванула туда, где солнечным светом её пронзило ощущение полной свободы. Лететь! Сгореть. Превратиться в пепел. Пусть этот свет сожжёт её до тла!

— О, боги! — он тяжело дышал, уткнувшись ей в шею.

— Клянусь, я убью тебя, если ты сейчас скажешь «извини», — не открывая глаз, сказала Данка.

— Ни за что, — выдохнул он прямо в ухо. — Никогда в жизни, никого я так не хотел, как тебя. Это просто безумие какое-то.

Он прижался губами к её плечу, и она была рада, что он не видит её глаз. Её бесстыжих счастливых глаз. Она не могла вернуть ему назад его откровение, но то, что никогда и ни с кем ей не было так хорошо, стало свершившимся фактом.

— Не хочу показаться навязчивым, но можно я останусь? — он приподнялся на руках и заглянул ей в глаза.

— Навсегда? — улыбнулась она. Честное слово, ей больше нечего терять.

— Сначала хотя бы до утра, — улыбнулся он в ответ, рассматривая её губы. — А там как получится.

— Будем работать?

— Да, да, да, — выдыхал он отрывисто, наклоняясь к её губам.

О, этот нежный шоколадный вкус!

— До утра, — строго сказала она его влажной нижней губе. — И только если каждый твой следующий поцелуй будет лучше предыдущего.

— А может лучше поработаем? — жалостливо сложил он брови домиком.

Она со смехом подвинулась повыше на подушку и прикрылась одеялом, а он, наоборот, подтянул вторую подушку к себе и положил подбородок на сложенные руки.

Данка поправила его взъерошенные волосы, и он потёрся о её руку как щенок. Она словно знала его всю жизнь. Как хорошую книгу, давно прочитанную, но забытую. И она вновь начала её читать.

Эти его густые брови вразлёт, впалая небритая щека, упрямый подбородок — она вела по его лицу пальцем, знакомясь. А может вспоминая?