В одно прекрасное детство

— Эта не подойдёт? — спросил он и надел на меня свою фуражку, очень похожую на генеральскую.

Теперь из-под большого лакированного козырька торчал только кончик моего носа, лица почти не было видно.

— Вот и прекрасно! — закричал Дуров. — Ведь зритель должен думать, что на паровозе едет настоящая обезьянка!..

А из зрительного зала до нас долетала музыка: там уже началось представление.

Я очень любил цирк и тут же представил себе, как на ярко освещённый манеж (манежем называется цирковая сцена) вышел седой мужчина в чёрном костюме — шпрехшталмейстер — и объявил:

— Первым номером нашей програ-м-м-мы!.. — И выпустил на манеж ловких и сильных акробатов. Они уже, наверное, ходят там сейчас по красному ковру на руках, делают разные сальто-мортале и всякие другие трюки!..

А потом там, на манеже, весёлые жонглёры станут кидать и ловить сразу двадцать разноцветных шариков, а на головах у них в это время будут свистеть кипящие самовары.

Там будут кувыркаться и смешно падать в опилки смешные клоуны, и мой знакомый Чарли Чаплин станет веселить зрителей.

Там, на манеже, будет, наверное, и ещё очень много интересного: будет мой знакомый фокусник, голубоглазая женщина со своей куклой-девочкой, индеец Вася с топориками, заклинатель змей, моя знакомая девочка на шаре со своим родственником, семья музыкальных эксцентриков с их бабушкой… Но я всего этого, к сожалению, не увижу, потому что надо помогать Дурову, ведь только я могу заменить больную обезьянку.

Теперь, чтобы я совсем не был похож на человека, нужно было что-то сделать с моим лицом, ведь у всех обезьянок мордочки тёмные, совсем не такие, как у нормальных, умытых мальчиков.

— Гримёра! — скомандовал Анатолий Анатольевич.

И тут же прибежал гримёр. Он был одет в белый халат и держал в руках коробочку с гримом — специальной краской, которой покрывают лица артистов.

— Сделайте, пожалуйста, из этого мальчика обезьянку, — попросил Дуров, и гримёр тут же принялся за работу.

Приближалось время, когда должен был начаться весь звериный аттракцион.

Гримёр художественно намазал мне щёки коричневой краской, и через пять минут моё лицо невозможно было отличить от мордашки настоящей обезьянки, да и весь я в костюме машиниста Петьки стал похож на эту мартышку, только руки мои оставались ещё белыми, и кто-нибудь мог догадаться, что я не обезьянка, а обыкновенный, нормальный мальчик. Но тут мама надела мне свои тёмные кожаные перчатки.

— Это для полного сходства, — сказала она, и тогда наконец дядя Толя Дуров показал мне свой паровоз.

Он был замечательный! Совсем как настоящий: зелёный, с чёрной трубой, блестящими медными фонарями и медными краниками.

Мне, конечно, тут же захотелось до всего дотронуться и всё покрутить, но дядя Толя остановил меня:

— Пожалуйста, ничего не трогай, он сам поедет, когда нужно.

— А гудок? — спросил я.

— Молодец! — похвалил Дуров. — А я от волнения чуть не забыл про гудок. Гудок в паровозе — это самое главное! Как только дёрнешь за эту верёвку, паровоз сразу загудит. Понял?

Ну конечно, я всё понял! Я даже хотел тут же попробовать погудеть, но Дуров сказал:

— Подожди, успеешь. А теперь запомни: когда я тихонько крикну тебе на манеже: «Салют!», ты повернёшь этот маленький рычажок. Понял?

— Понял, — поспешил ответить я, хотя там было много разных рычажков и я не совсем понял, на какой из них показал мне Дуров.

Потом ты узнаешь, что из-за этого приключилось, но сейчас вокруг было столько интересного, что я даже не обратил никакого внимания на какой-то там рычажок.

Я глазел по сторонам и уже не очень жалел, что не попал на представление. Зритель там сидит себе спокойненько на своих местах и даже не подозревает, что в это время в цирковых коридорах — за кулисами — идёт напряжённая работа, подготовка к представлению: надевают на цирковых лошадей яркие, праздничные сбруи, до блеска натирают цирковые велосипеды, фокусники готовят свои удивительные чудеса, а канатоходцы проверяют свои канаты.

В это же время, наверное, досыта кормят львов, тигров и других хищников, чтобы во время представления, на манеже, им даже в голову не пришла мысль закусить своими дрессировщиками.

Здесь, за кулисами, я увидел даже больше, чем мог бы увидеть, сидя на своём месте в зрительном зале.

Но тут все забегали, заволновались — начиналось выступление Анатолия Анатольевича Дурова.

— Будь молодцом! — сказал он мне, — Жду тебя на манеже!

Анатолий Анатольевич широко заулыбался, потому что перед зрителями он всегда появлялся только с улыбкой, и вышел от нас на освещённый манеж. И тут же мы услышали оттуда радостные аплодисменты — это зрители здоровались со своим любимым артистом.

Ой!.. Мне становилось то холодно, то жарко, ведь через минуту должен буду выехать на паровозе и я…

Мама стояла рядом и то бледнела, то краснела — она волновалась больше Дурова, больше папы и даже больше меня, она волновалась больше всех.

— Наш сын уже, кажется, пахнет обезьянкой, — пошутила мама от волнения.

— Пустяки! — Папа тоже волновался. — Вечером отмоем все запахи. Ототрём!

Откуда-то издалека раздался голос:

— Давайте железную дорогу!