Читаем В Олдерсонской тюрьме. Записки политзаключенной полностью

Заключенные, выросшие в городах, страшились этой гористой местности, кишевшей змеями, скунсами[20] и хищниками. Они не отваживались покидать пределы резервации или сходить с дороги, ведущей к ней. Всем, кто пытался бежать, начисляли много дополнительных дней, иногда аннулировались все зачетные дни. Тем, кому удавалось выбраться из резервации, инкриминировались еще и другие нарушения, особенно если при побеге вырезался замок, взламывалось окно или щит. Стремление к свободе неодолимо. Сколько у нас было случаев переломов рук и ног, когда женщины прыгали из окна второго этажа! Среди молодых попадались отчаянные. Вновь и вновь они пытались удрать. Две такие однажды спрятались в вагон с углем, стоявший на путях неподалеку от тюрьмы. Их нашли. Горько было смотреть на этих бедняжек, когда их, покрытых с головы до ног угольной пылью, вели в одиночки. Еще одну молодую беглянку выловили в ручье.

Однажды надзирательница увидела из окна девушку в коричневых брюках, шагавшую вдоль железнодорожных путей. Началась ужасная паника. Сразу же произвели перекличку. Оказалось — все на месте. Вскоре местная полиция выяснила, что какая-то женщина из города, решив сократить путь, пошла через товарную станцию.

Посрамленные надзирательницы расстроились, но зато заключенные были рады-радехоньки. Если кому-нибудь и впрямь удавалось бежать из Олдерсона, то это держалось в строжайшем секрете от всех. У нас ходили слухи о бежавшей и не пойманной молодой индианке, не боявшейся этих диких гор и лесов. Поговаривали и еще об одной женщине, которая сшила себе одежду монашенки и скрылась с помощью друзей, ожидавших ее в условленном месте. Третьей благополучно бежавшей заключенной посчастливилось добраться до Вашингтона и устроиться на работу в большом магазине. Однако какой-то сыщик обнаружил ее там, задержал и отправил обратно в Олдерсон.

Как-то две девушки, выйдя на работу, решили для потехи разыграть побег. Они залезли на высокое дерево, прямо за 26-м коттеджем, и спрятались в его густой листве. Как всегда в подобных случаях, для поисков беглянок немедленно вызвали весь свободный от службы персонал. По всей территории объявили тревогу. Заключенной, работавшей в фотолаборатории, приказали срочно отпечатать для ФБР, для полиции города и штата, для шерифов снимки исчезнувших арестанток. Охранницы и надзирательницы обшарили все коттеджи, заглядывали под койки, переворошили сено, сметанное в стога, обыскали все товарные вагоны, стоявшие на запасных путях. Одна из тюремщиц влезла на водонапорную башню и оттуда долго обозревала всю округу. Другие шныряли по кустам. Смотреть на все это было просто страшно — я никогда не видела такой охоты на людей. Наконец кто-то из начальства заметил их на дереве. Усталые и голодные, они спустились вниз, попросили закурить и в личной машине начальницы тюрьмы проследовали в Дэвис-холл 2. Среди заключенных царили радость и веселье, из всех коттеджей доносился хохот, но загнанные охранницы и надзирательницы рвали и метали.

Иные арестантки попадали в одиночку буквально через каждые несколько дней. Одна из них (блондинка с вьющимися волосами) сидела у нас. В первый раз я увидела ее, когда, надев маленькую матросскую шапочку, она отплясывала чечетку под радиолу. На вид ей можно было дать лет восемнадцать… Я с изумлением узнала, что она уже дважды была замужем и родила троих детей, из которых двух усыновили чужие люди. С самых юных лет она кочевала из одного исправительного заведения в другое. В Олдерсоне ее считали самой дикой, взбалмошной и неисправимой. Вряд ли во всей тюрьме был хоть один коттедж, откуда бы ее не выгнали. В день моего переселения в Дэвис-холл она категорически отказалась выйти на работу, не пожелала войти к себе в комнату и в конце концов очутилась в одиночке. В другой раз она ни с того ни с сего принялась бить и крушить в своей комнате все, что под руку попало. Немного спустя вместе с другой заключенной, американо-ирландской девушкой с Кони-айленда, она изрезала простыни и покрывала и сплела из полос подобие веревки — совсем как в авантюрном фильме. Подруги решили… спуститься из окна административного корпуса на широкое шоссе с оживленным автомобильным и пешеходным движением. За эту выходку, достойную мальчишек из школы-интерната, девушек посадили в одиночки.

Перейти на страницу:

Похожие книги

100 великих интриг
100 великих интриг

Нередко политические интриги становятся главными двигателями истории. Заговоры, покушения, провокации, аресты, казни, бунты и военные перевороты – все эти события могут составлять только часть одной, хитро спланированной, интриги, начинавшейся с короткой записки, вовремя произнесенной фразы или многозначительного молчания во время важной беседы царствующих особ и закончившейся грандиозным сломом целой эпохи.Суд над Сократом, заговор Катилины, Цезарь и Клеопатра, интриги Мессалины, мрачная слава Старца Горы, заговор Пацци, Варфоломеевская ночь, убийство Валленштейна, таинственная смерть Людвига Баварского, загадки Нюрнбергского процесса… Об этом и многом другом рассказывает очередная книга серии.

Виктор Николаевич Еремин

Биографии и Мемуары / История / Энциклопедии / Образование и наука / Словари и Энциклопедии
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное
Достоевский
Достоевский

"Достоевский таков, какова Россия, со всей ее тьмой и светом. И он - самый большой вклад России в духовную жизнь всего мира". Это слова Н.Бердяева, но с ними согласны и другие исследователи творчества великого писателя, открывшего в душе человека такие бездны добра и зла, каких не могла представить себе вся предшествующая мировая литература. В великих произведениях Достоевского в полной мере отражается его судьба - таинственная смерть отца, годы бедности и духовных исканий, каторга и солдатчина за участие в революционном кружке, трудное восхождение к славе, сделавшей его - как при жизни, так и посмертно - объектом, как восторженных похвал, так и ожесточенных нападок. Подробности жизни писателя, вплоть до самых неизвестных и "неудобных", в полной мере отражены в его новой биографии, принадлежащей перу Людмилы Сараскиной - известного историка литературы, автора пятнадцати книг, посвященных Достоевскому и его современникам.

Альфред Адлер , Леонид Петрович Гроссман , Людмила Ивановна Сараскина , Юлий Исаевич Айхенвальд , Юрий Иванович Селезнёв , Юрий Михайлович Агеев

Биографии и Мемуары / Критика / Литературоведение / Психология и психотерапия / Проза / Документальное