Читаем В Олдерсонской тюрьме. Записки политзаключенной полностью

Была у нас еще одна «привилегия»: по субботам мы могли посещать библиотеку и проводить в ней один час (впоследствии мне этот срок продлили до двух часов). Покрыв расстояние, равное примерно трем кварталам, мы приходили в библиотеку — самое приятное и привлекательное место во всей тюрьме. В двух больших комнатах, полных книг, стояли удобные стулья, кадки с декоративными растениями, несколько скульптурных портретов детей. На стенах висели картины. Немало книг поступило сюда из находившегося неподалеку и расформированного после войны армейского лагеря Кэмп Крофт. Библиотечный фонд состоял из множества классических произведений, биографий, известных романов и поэтических сборников, но почти не имел изданий последних лет. Библиотека получала также несколько журналов и газет. Попадались даже книги прогрессивных авторов. Я нарочно не упоминала и уж тем более не хвалила этих книг, чтобы их не изъяли, как «подрывные». Помощница библиотекаря сказала мне, что однажды поступило распоряжение изъять из книжного фонда все сочинения каких-то авторов. Но, не зная содержания этих книг, работники библиотеки, как это часто бывает в тюрьме, поняли указание по-своему и просто переставили «крамолу» на другие полки. Вообще в расстановке книг господствовал полный хаос, что было только на руку любителям чтения.

Заключенные могли и покупать книги, но не более двух сразу. Тут тоже придумали сложную и бессмысленную процедуру. Выбранное произведение «утверждалось» самой начальницей тюрьмы. Книги прибывали непосредственно от издателя, но прежде, чем попасть к заказавшей их заключенной, обязательно прочитывались библиотекаршей. Ничего, кроме раздражения, такой порядок не вызывал. И все же я выписала несколько книг: пьесы Шона О'Кейси, новеллы Томаса Манна, «Альманах свободы» и «Путешествие в Россию». Две последние написаны членом Верховного суда США Дугласом, и мне вряд ли позволили бы их заказать, если бы не громкое имя автора. По просьбе заключенных мне выслали также стихотворения Уолта Уитмена и «Историю одной монашенки» Кэтрин Халм. Однажды я получила по почте чей-то подарок — библию и толковый словарь. Д-р Б. Либер, мой старинный приятель, прислал мне свою автобиографию, но ее возвратили отправителю как «неподходящую». Д-р Либер описывал в ней новую жизнь своей родины, ставшей ныне социалистической Румынией. Один из наших адвокатов, Джон Абт, прислал мне роман «Мандарины» Симоны де Бовуар — бестселлер того года, но и эту книгу отвергли как «слишком политическую». Это сильно огорчило многих моих соседок: кто-то им сказал, что в «Мандаринах», помимо всего прочего, «много секса».

Выписанные книги полагалось по прочтении жертвовать в фонд тюремной библиотеки. Вероятно, читателю покажется забавным, что в библиотечном фонде Олдерсонской федеральной тюрьмы в числе пожертвованных мною, довольно известной коммунистической деятельницей, книг есть и книга «Очерки о мужестве», написанная сенатором Джоном Ф. Кеннеди, потом ставшим президентом Соединенных Штатов. Узнав об этой книге из журналов, я решила познакомиться с ней, особенно с главой, посвященной губернатору штата Иллинойс Джону Олтгелду, который пожертвовал своей политической карьерой, помиловав в 1886 году нескольких рабочих лидеров — инициаторов забастовки за установление восьмичасового рабочего дня. Как было бы замечательно, если бы автор «Очерков о мужестве» последовал этому примеру и освободил Мортона Собелла и других политзаключенных 1962 года!

Бетти Ганнет подарила тюремной библиотеке два тома Теодора Драйзера, выписанных ею после долгих препирательств с начальством. Снова — уже в который раз! — появились сомнения насчет «благонадежности» этого большого американского писателя. Как-то я предложила начальнице библиотеки обратиться к ряду издателей и авторов, особенно к писательницам, которые с радостью подарили бы нам много книг. Мое предложение было вежливо отклонено, так же как почти все предложения, исходившие от заключенных, что впоследствии отнюдь не мешало надзирательницам выдавать их за свои и даже удостаиваться одобрения администрации. Библиотекарша заявила мне: «Мы не имеем права принимать подарки». Она сказала неправду: все картины, висевшие в читальном зале, были получены в дар. На полках были книги, надписанные известными деятелями. После освобождения заключенных библиотека продолжала получать за них газеты и журналы, на которые они подписались, в течение всего срока подписки. И, наконец, как уже сказано, администрация отбирала выписанные нами книги, вынуждая нас «дарить» их библиотеке.

Перейти на страницу:

Похожие книги

100 великих интриг
100 великих интриг

Нередко политические интриги становятся главными двигателями истории. Заговоры, покушения, провокации, аресты, казни, бунты и военные перевороты – все эти события могут составлять только часть одной, хитро спланированной, интриги, начинавшейся с короткой записки, вовремя произнесенной фразы или многозначительного молчания во время важной беседы царствующих особ и закончившейся грандиозным сломом целой эпохи.Суд над Сократом, заговор Катилины, Цезарь и Клеопатра, интриги Мессалины, мрачная слава Старца Горы, заговор Пацци, Варфоломеевская ночь, убийство Валленштейна, таинственная смерть Людвига Баварского, загадки Нюрнбергского процесса… Об этом и многом другом рассказывает очередная книга серии.

Виктор Николаевич Еремин

Биографии и Мемуары / История / Энциклопедии / Образование и наука / Словари и Энциклопедии
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное
Достоевский
Достоевский

"Достоевский таков, какова Россия, со всей ее тьмой и светом. И он - самый большой вклад России в духовную жизнь всего мира". Это слова Н.Бердяева, но с ними согласны и другие исследователи творчества великого писателя, открывшего в душе человека такие бездны добра и зла, каких не могла представить себе вся предшествующая мировая литература. В великих произведениях Достоевского в полной мере отражается его судьба - таинственная смерть отца, годы бедности и духовных исканий, каторга и солдатчина за участие в революционном кружке, трудное восхождение к славе, сделавшей его - как при жизни, так и посмертно - объектом, как восторженных похвал, так и ожесточенных нападок. Подробности жизни писателя, вплоть до самых неизвестных и "неудобных", в полной мере отражены в его новой биографии, принадлежащей перу Людмилы Сараскиной - известного историка литературы, автора пятнадцати книг, посвященных Достоевскому и его современникам.

Альфред Адлер , Леонид Петрович Гроссман , Людмила Ивановна Сараскина , Юлий Исаевич Айхенвальд , Юрий Иванович Селезнёв , Юрий Михайлович Агеев

Биографии и Мемуары / Критика / Литературоведение / Психология и психотерапия / Проза / Документальное