В Олдерсонской тюрьме. Записки политзаключенной

Вторым по серьезности проступком считалась драка. Независимо от обстоятельств, обеих подравшихся подвергали изоляции, что, конечно, было несправедливо, ибо почти всегда одна была нападающей стороной, а другая ее невинной жертвой. Но никому не приходило в голову разбираться в причинах ссоры и устанавливать, кто прав и кто виноват. Иногда в ход пускались бритвенные лезвия. Лезвие, плотно зажатое между пальцами, — очень опасное оружие. Как-то одна заключенная попросила меня зашить ей брюки, разрезанные «в бою» на целых шесть дюймов в длину. На ноге у нее был глубокий порез. Другой девушке сильно поранили веко, едва не лишив ее глаза. В третьем случае одна пожилая заключенная, приревновав свою молодую подругу, нанесла ей глубокий удар ножом, украденным у маляров и отточенным наподобие стилета. К счастью, нож не проник в сердце. Многие из этих кровавых стычек происходили между ревнивыми лесбийками.

Надзирательницы никак не могли уследить за бесконечными кражами бритвенных лезвий. Иногда ими разрешали (Пользоваться, например, для срезания мозолей или соскабливания краски с оконных стекол. Часто заключенные «забывали» возвращать их, а надзирательницы сменялись, переводились в другие коттеджи и в спешке забывали об этих смертоносных кусочках стали. Женщины искусно прятали их, в частности зашивали в занавески. В конце концов в целях безопасности администрация установила такой порядок, что пользоваться лезвиями можно было только в присутствии надзирательниц.

Однажды пришла ко мне заплаканная девушка. Сказала, что работает на кухне и каждый день моет десятки больших и малых ножей. Отец ее был метателем кинжалов и выступал в цирке. Он научил ее всяким трюкам с этими опасными предметами. «Как же мне быть? — спрашивала она. — Характер у меня вспыльчивый, боюсь, как бы не вышло беды. Пусть меня заберут из кухни и поставят на другую работу. Чтобы не было искушения». Я поговорила с одной из надзирательниц, и девушку перевели на ферму.

Одиночному заключению подвергались и лесбийки, пойманные с поличным. Практикуемая тайно, лесбийская любовь не преследовалась и как бы считалась допустимой. Надзирательницам было не так-то легко уследить за многочисленными привязанностями этого рода. Женщины придумывали десятки уловок, чтобы избежать наблюдения и слежки. Например, какая-нибудь девушка нарочно задерживала надзирательницу за рабочим столом, чтобы изложить ей ту или иную вполне законную просьбу, а в это время этажом выше ее подружки предавались любовным утехам. Иногда выставлялись «дозоры», и при появлении надзирательницы на лестнице раздавался предупреждающий сигнал — свист или пение. Если же парочку застигали врасплох, то обеих любовниц наказывали одиночным заключением, после чего расселяли по разным коттеджам. Сначала обе чувствовали себя одинокими и несчастными, тайно переписывались, обменивались сувенирами. Но, как говорят, с глаз долой — из сердца вон. Старые привязанности забывались, возникали новые.

Не могу поручиться за правдивость всего, что рассказывали женщины, побывавшие в одиночке, ибо сама никогда в ней не сидела. Рассказывали, что надзирательницы и охранницы, вопреки запрету, часто подвергали побоям посаженных в одиночку женщин, всячески издевались над ними, что они выносили из одиночек на ночь обычные параши и вместо них выдавали заключенным посудины из бумаги. Раз одна женщина выплеснула содержимое этой посудины в лицо надзирательницы. Говорили, что матрасы в одиночках после многих лет сменили только по распоряжению директора Управления тюрем Джеймса Беннета, когда он однажды посетил Олдерсонскую тюрьму.

В общем, от пребывания в одиночках заключенные исправляются не больше, чем, скажем, дети, которых в наказание запирают на какое-то время в темный клозет. Если бы, как в прежние времена, одиночное заключение применялось реже, оно, возможно, имело бы какой-то смысл, помогая человеку обрести утраченное хладнокровие, обдумать свои поступки. Но при такой практике арестантки только ожесточались, становились угрюмыми, болезненно ощущали несправедливость наказания, особенно если оно назначалось за пустяковую провинность. Лишение зачетных дней считалось куда более серьезной репрессией, чем одиночное заключение.

Тюремные «привилегии»

В тюрьме заключенному непрестанно твердят, что у него нет никаких прав, а есть лишь привилегии, которых его в любую минуту и без всяких объяснений могут лишить. Все, что тебе разрешают иметь или делать, выдается за привилегию.