В Олдерсонской тюрьме. Записки политзаключенной

Право переписки тоже называлось «привилегией». Каждую неделю мы могли писать по три письма. Конверты и бумагу нам выдавали, но все, что не попользовалось, подлежало возврату. Первые несколько месяцев я писала только Кэти — в то время ФБР выясняло «допустимость» переписки с другими названными мной людьми. Если было нужно, мы могли писать нашим адвокатам. Нелегко было, особенно на первых порах, писать письма. Надо было сохранять бодрый тон, но в то же время не внушать каких-либо иллюзий насчет тюремных порядков. Первой читательницей наших посланий была старшая надзирательница коттеджа — цензура входила в число ее многих второстепенных обязанностей. Письма возвращались нам, если в них встречались неприличные выражения или замечания о других заключенных. Тюрьму разрешалось описывать лишь в самых общих чертах и по возможности без критики. Но письма, которые писали и получали мы, политзаключенные, читались, кроме того, еще служащей, ведавшей досрочным освобождением. Это очень замедляло переписку. Мне думается, что копии некоторых, а может быть, и всех наших писем отсылались в Вашингтон. Поразительно, как человек может научиться выражать на бумаге массу важных, хотя и не всегда понятных для адресата вещей. Я просила Кэти не обижаться за некоторую неясность моих писем — ведь с их помощью мне хотелось со временем воскресить в памяти все пережитое. Я знала, что при освобождении мне не дадут увезти с собой полученную корреспонденцию, поэтому, ответив на очередное письмо, я немедленно рвала его. А так было больно уничтожать письма умных, чудесных людей, особенно Мюриэль Саймингтон! Она добросовестно писала мне несколько раз в неделю, остроумно и подробно информируя меня о международной политике, о политических кампаниях, движении за амнистию, о людях и событиях. Иногда она полностью переписывала редакционные статьи из газет, которых я не получала, в частности из «Нью-Йорк пост», посылала мне пестрые открытки с видами Нью-Йорка, изображениями красивых кошек, огромных мостов. Вместо рождественского привета Мюриэль раз прислала мне две прелестные репродукции витражей Шартрского собора и собора Парижской Богоматери. Одна из надзирательниц, следивших за моей перепиской, заметила: «Ваша приятельница Саймингтон пишет в высшей степени интересно. Я наслаждаюсь каждым ее письмом. Очень информированная женщина!» Едкие комментарии Мюриэль по поводу действий нью-йоркских и вашингтонских властей доставляли мне истинное удовольствие. Я навек благодарна всем моим корреспондентам, которые так живо и образно описывали для меня внешний мир, но особенно я признательна Мюриэль Саймингтон.

Бетти, Клодии и мне присылали сотни писем и открыток, но нам вручали лишь те, которые были написаны «утвержденными корреспондентами». Надзирательницы говорили нам, что в какой-то праздничный день местная почта была буквально забита поздравительными открытками по нашему адресу. Мы не получили их ни тогда, в тюрьме, ни после освобождения. Мне очень жаль, что наши адвокаты были так заняты, что я не смогла убедить их возбудить по этому вопросу дело. Администрация Олдерсона заявила нам только: «Теперь эти письма стали правительственной собственностью». Но ведь каждая заключенная давала согласие только на проверку ее переписки, но отнюдь не на ее конфискацию. Вставал вполне резонный юридический вопрос: вправе ли министерство юстиции конфисковывать отправления, пересылаемые по почте США? Вправе ли оно распоряжаться ими? Мне известно, что отправителям их не вернули. На многих не было обратного адреса. Я уверена, что сотрудники ФБР внимательно просмотрели каждое из них. Одна моя приятельница, вдова майора американской армии, с которой я подружилась еще до вступления в Коммунистическую партию, как-то написала мне теплое, дружеское письмо. До меня оно не дошло. Но к этой женщине однажды явился вдруг агент ФБР и ошарашил ее вопросом: «Каких еще коммунистов вы знаете?» Понятно, что этот странный визит мог быть вызван только ее письмом ко мне. Я возмущалась и поныне возмущена этим наглым похищением моей почты правительством США.

Я просила своих друзей посылать мне на праздники побольше красивых поздравительных открыток, поскольку это не запрещалось, просила подписывать обратные адреса карандашом, чтобы я могла стирать их и потом дарить открытки другим женщинам. Я с большим удовольствием раздавала эти открытки, и они расходились по всей тюрьме. Чаще всего ими украшали стены комнат. Однако кнопками или клейкими лентами пользоваться запрещалось, и женщинам приходилось проявлять большую изобретательность, чтобы как-то повесить их на стену. Но нужда научит всему.