В Олдерсонской тюрьме. Записки политзаключенной

Обстановка, в которой происходили свидания, была такова, что со стороны это могло показаться не тюрьмой, а скорее больницей или школой. Зеленые лужайки и деревья, множество светлых коттеджей, отсутствие решеток — по крайней мере там, куда обращался взгляд посетителей. Многие заключенные говорили своим маленьким детям, приезжавшим к ним на свидание, что здесь больница. Арестантки и их посетители сидели вдоль стен комнаты отдельными группами под неослабным наблюдением двух надзирательниц с зоркими глазами и острым слухом. В первый раз меня и Кэти усадили прямо у стола дежурной надзирательницы, но в дальнейшем мои церберы несколько умерили свою непомерную и глупую бдительность. Зато Бетти Ганнет и ее мужу — тем совсем не везло: во время их свиданий надзирательница сидела чуть не между ними.

Кэти умела мастерски вести осторожные, двусмысленные беседы. Когда надзирательница отходила к телефону или провожала кого-нибудь в уборную, она быстро сообщала мне новости о других заключенных коммунистах, о новых судебных процессах, о моих близких друзьях. Как только надзирательница появлялась вновь, она мгновенно переходила к непринужденной болтовне о семейных делах. Свидания происходили с часа до четырех. Со временем Кэти разрешили двухдневные свидания со мной каждые два месяца. Она прибывала в последний день месяца, и оставалась на первое число следующего. Это было менее утомительно и вдвое сокращало расходы. Что и говорить, ей приходилось нелегко, но она регулярно, в любое время года навещала меня.

Ее поездки, а также расходы на мои покупки в лавке, на выписку книг, газеты и т. д. оплачивались Комитетом семей жертв закона Смита, состоявшим из жен и других близких родственников осужденных по этому закону. Председателем комитета была Пегги Деннис[21]. Все эти самоотверженные женщины собирали достаточные средства не только для обеспечения всем необходимым самих заключенных, но и для отправки их детей в летние лагеря и для помощи наиболее нуждающимся семьям. У каждой из них хватало собственных забот, но они выступали на собраниях, разговаривали с нужными людьми, писали статьи. Все это были люди большого, благородного сердца. Деятельность этого комитета производила огромное впечатление на моих товарищей по тюрьме, и все завидовали нам (я уверена, что то же самое было и в мужских тюрьмах Атланты, Ливенворта и других городов). Помню, как одна наша девушка задумчиво сказала: «По всему видно — коммунисты хороший народ!» Ей не присылали ничего, кроме почтовых открыток. Родные Бетти Ганнет регулярно навещали ее. К Клодии Джонс приезжал отец, старый и больной человек. Не без труда он разыскал в Олдерсоне пансион, где радушно принимали родственников заключенных-негритянок. В городе, вся жизнь которого была связана с нашей тюрьмой, царила довольно тяжелая атмосфера.

Ненамного легче приходилось и моей Кэти. В первый свой приезд по рекомендации нью-йоркских шерифов она остановилась в пансионе близ вокзала. Но льстивые и услужливые к официальным лицам, владельцы пансиона относились к родственникам заключенных с откровенной грубостью, отбивая у них желание вновь приезжать сюда. Поэтому в следующий и остальные приезды Кэти поневоле останавливалась в какой-то второклассной, замызганной гостинице, где однажды при ней вспыхнул пожар. Гостиница стояла у самой железной дороги, и от грохота поездов невозможно было уснуть. Дверь номера на ключ не запиралась, и по ряду признаков Кэти несколько раз обнаруживала, что во время наших свиданий в тюрьме кто-то рылся в ее бумагах и книгах. Ясно, что этим занимались агенты ФБР. Видимо, они сделали большие глаза, найдя книгу по истории искусств, которую изучала Кэти. Пища в этой гостинице, как и везде в небогатых районах Юга, была тяжелой, жирной, безвкусной. Такси доставляло посетителей к воротам тюрьмы, там их встречала охранница и на тюремной машине подвозила к месту назначения. Приходилось заранее договариваться с шофером об обратной поездке в город.

Когда время свидания подходило к концу, все начинали прощаться. При этом разыгрывались душераздирающие сцены, слышались рыдания и крики отчаяния. Иные родственники прибывали издалека и никак не могли рассчитывать приехать еще раз. Мужья и жены судорожно обнимались, дети, расставаясь с матерями, исходили слезами. Особенно тягостно было смотреть на старых родителей, пытавшихся улыбаться. Часто мне казалось, что они никогда не могли понять, как их дети дошли до жизни такой. Кэти и мне тоже было нелегко разлучаться, но мы знали, что через несколько недель вновь увидимся, знали, что каждая из нас сильна духом. На обратном пути в город она старалась утешать своих спутников, а я со своей стороны, как могла, подбадривала моих заплаканных подруг. Мы не имели права покинуть комнату свиданий, пока по телефону не передавали, что на территории тюрьмы не осталось ни одного посетителя, — правило, столь же идиотское, как и множество других.