В Олдерсонской тюрьме. Записки политзаключенной

Прочитала в «Нью-Йорк таймс» и в «Нейшн» рецензии на свою книгу и вдруг больше, чем когда-либо, ощутила свою прочную связь с внешним миром. К этому времени мои обязанности в мастерской художественных изделий расширились. Я вела учет расхода ниток и распределяла их среди ткачих, стараясь быть абсолютно справедливой. Но вопрос о распределении готовой продукции становился все более сложным. На верхней территории размещалось шесть коттеджей, Дэвис-холл, больница, библиотека, учебные классы. На нижней было вдвое больше коттеджей, административное здание и домики тюремного персонала. И всем хотелось иметь новые занавески, ковровые дорожки, накидки и т. п. Некоторые предприимчивые надзирательницы, дежуря в мастерской, самовольно забирали циновки для своих коттеджей. Смитсон безуспешно пыталась приостановить это растаскивание нашего добра.

Наконец была введена особая «система» распределения продукции нашей мастерской. Подобная глупость, естественно, могла зародиться только в головах тюремного начальства. Все заключенные издевались над этой нелепостью. На верхнюю и нижнюю территории назначили по надзирательнице, и каждая из них определяла, какую именно продукцию, для кого, а главное — какого цвета мы должны изготовлять. Нам приказали разделять все мотки на две партии, чтобы и в той и в другой были одинаковые подборки цветов, и затем помечать все мотки инициалами надзирательниц — «А», «Г» и т. д. Эту работу поручили мне. Я оказалась в роли царя Соломона! Кроме того, мне приходилось выполнять функции бухгалтера и тщательно регистрировать, какой заказ выполняет каждая группа ткачих и какими нитками они пользуются. Женщины работали с большим напряжением и раздражались, когда им мешали. Я пересчитывала мотки, катушки, занавески, коврики, скатерти, циновки и докладывала мисс Омитсон о любых случаях нехватки ниток. Я помогала ткачихам измерять длину занавесей и метила готовые изделия перед их приемкой надзирательницей. Готовый товар мы аккуратно складывали в шкаф, чтобы посетители мастерской могли в любое время познакомиться с плодами наших трудов. Отдельно на стене были вывешены мохнатые коврики. Женщины доверяли мне, зная, что у меня нет «фавориток» и что весь материал распределяется по справедливости. Мисс Смитсон тоже была довольна мной.

Клодия помогла ей написать отчет о воспитательном значении нашей мастерской, после чего нам стали давать больше материалов. Я помогла ей составить новую смету в связи с наметившимся расширением производства. Правда, хождение по мастерской утомляло меня значительно меньше, чем многочасовое шитье. Это была легкая и чистая, даже в какой-то степени интересная работа, если вообще в тюрьме что-то может быть интересным. Но меня и всех остальных, включая надзирательниц, возмущало то, что мне не начисляли за это зачетных дней. Я и не надеялась на них, но мисс Смитсон и моя надзирательница настоятельно советовали мне подать соответствующее заявление. И та и другая в своих ежемесячных отчетах, характеризуя работу и поведение каждой заключенной, рекомендовали администрации распространить на меня эту льготу. По результатам моего труда и поведению в коттедже я полностью заслуживала ее. Надзирательницы продолжали возмущаться и представлять свой рекомендации, однако безрезультатно. Известно, что всякое пенитенциарное заведение имеет определенные полномочия в этом вопросе. От Кэти я слышала, что некоторые из моих товарищей, сидевшие в мужских тюрьмах, получали не только зачетные дни, но даже плату за работу, которую они выполняли. Но, вообще говоря, против осужденных по закону Смита проводилась в этом отношении дискриминация, что, несомненно, диктовалось сверху. В Олдерсоне нам говорили: «У вас нет настоящего статуса заключенного; ведь вы не признали себя виновными и не проявляете никаких признаков раскаяния и желания исправиться».

Конечно, этого нельзя было ожидать ни от одной из нас. Позиция тюремной администрации и наша позиция были диаметрально противоположны. Короче, нам упорно отказывали в честно заработанных зачетных днях.