В орбите войны: Записки советского корреспондента за рубежом. 1939–1945 годы

Хотя почти всё время мы так или иначе чувствовали «дыхание» или прикосновение Интеллидженс сервис, нам всё же не приходилось встречаться с ней лицом к лицу, и я несколько забеспокоился, оказавшись у здания её контрразведки в Портсмуте. Сержант открыл дверь, ввёл меня в большой гулкий зал с несколькими столами у стен, сказал что-то ближайшему офицеру, встретившему нас вопросительным взглядом, и повелительным жестом пригласил следовать за ним в коридор. Вдвоём мы прошли мимо трёх или четырёх закрытых дверей и оказались в просторной комнате с решётками на окнах, металлическими ящиками у стен и прилавком почти на средине комнаты. По ту сторону прилавка стояли лейтенант, сержант и капрал с зелёными петлицами. Лейтенант, ответив на моё «Гуд афтэнун!» («Добрый день!») двойным «Гуд афтэнун! Гуд афтэнун!», вышел из-за прилавка и остановился в двух шагах от меня.

— Я очень жалею, сэр, — сказал он твёрдо, без малейшего сожаления в голосе, — но нам приказано задержать и обыскать вас.

— Что вы сказали? — удивлённо воскликнул я. Чего-чего, а этого не ожидал. — Задержать и обыскать меня? Это невероятно! Я советский военный корреспондент при штабе 21-й армейской группы, и вы не имеете права…

Лейтенант и без меня знал, кто я такой, знал, что «не имеет права», но у него был приказ задержать и обыскать меня. Он бросил на меня тот надменно-равнодушный взгляд, каким окидывает простого смертного всемогущий тайный полицейский, едва уловимо усмехнулся и повелительно кивнул сержанту. Тот снял с моего плеча армейскую сумку, вытряхнул её содержимое на прилавок и вместе с капралом принялся разбирать, откладывая бритвенный прибор и умывальные принадлежности в одну кучку, а записные книжки, блокноты, бумаги и всякий печатный материал — в другую. Убедившись, что на дне сумки ничего не осталось, а в её швах ничего не зашито, сержант собрал всё, что было напечатано или исписано, и, положив на папку, как на поднос, скрылся за боковой дверью.

— Выложите всё из карманов! — грубо предложил капрал.

— Я протестую, — начал было я, но капрал схватил меня за оба кармана брюк (в «бэттл-дресс» они нашиты сверху и объёмисты) и стал вытаскивать всё, — что могли уцепить его длинные крепкие пальцы.

Тогда я сам вытащил из нагрудного кармана куртки большое — в ладонь — в красном ледерине удостоверение, выданное мне, как и всем военным корреспондентам, Верховным штабом союзных экспедиционных сил в Европе (ШЭЙФом) и подписанное их верховным главнокомандующим генералом Дуайтом Эйзенхауэром.

— Вот мой документ, — подал я удостоверение лейтенанту. — В нём написано, что все военные власти, подчинённые ШЭЙФу, обязаны оказывать мне всякое содействие при выполнении корреспондентского долга. Тут есть даже обращение к германскому командованию рассматривать меня, в случае, если я попаду в плен, как офицера союзных экспедиционных сил в ранге капитана. А вы обращаетесь со мной как с уголовным преступником.

Лейтенант взял удостоверение и, даже не раскрыв его, бросил на прилавок к вещам, вытащенным из моих карманов капралом. А тот продолжал обшаривать меня, выворачивая карманы — их в «бэттл-дресс» много. Он также прилежно исследовал мой берет (командующий 21-й армейской группой носил не каску или фуражку, а берет, поэтому они были модны и среди офицеров), затем с той же старательностью прошёлся сначала по швам толстых суконных брюк, потом толстой суконной куртки. Предложив мне сесть на стул, снял с меня тяжёлые армейские ботинки и пошарил внутри, после чего дотошно осмотрел каблуки и подошвы.

Пока капрал невозмутимо проделывал всё это, я, раздражаясь и повышая голос, заявил протест лейтенанту: он и его подчинённые занимаются возмутительным самоуправством, арестовав и подвергнув обыску законно аккредитованного при ШЭЙФе и штабе 21-й армейской группы советского военного корреспондента. Я грозил ему не оставить этого безобразия безнаказанным, обещал пожаловаться не только верховному главнокомандующему, но и в министерство иностранных дел: присутствие советских военных корреспондентов в армии союзников было согласовано между правительствами. И мстительно предсказывал ему все возможные неприятности и наказания.

Лейтенант бесстрастно и молча слушал, следя жёсткими, настороженными глазами разведчика за капралом, не проявляя интереса, если тот извлекал что-либо из моих карманов, и не показывая разочарования, если карман оказывался пустой. А когда карманы были вывернуты, берет и ботинки осмотрены и всё найденное выложено на прилавок, лейтенант, приказав капралу унести всё в соседнюю комнату, перешёл на противоположную сторону прилавка и, повернувшись ко мне спиной, стал смотреть в зарешеченное окно, за которым совсем недалеко сверкало под послеполуденным солнцем спокойное, стеклянное море. Бросив ему в спину упрёк, что он отсиживается на тихом английском берегу, охотясь за корреспондентами союзников, в то время как его товарищи-офицеры сражаются и умирают в Нормандии, и не увидев даже пожатия плеч, я тоже умолк.