В орбите войны: Записки советского корреспондента за рубежом. 1939–1945 годы

— У вас газетные вырезки и документы на немецком и французском языках, — с хитрой усмешкой пояснил майор. — И многие места подчёркнуты, причём подчёркнуты со знанием дела. Как видно из ваших вырезок, вас интересовали не только военные дела, но и политическая обстановка во Франции и в Европе вообще.

— Военные дела и политическая обстановка во Франции и в Европе вообще тесно связаны, — напомнил я, не понимая, к чему клонит майор. — Ими интересовались все военные корреспонденты.

— Но вы, кажется, больше других, — скорее утверждая, чем спрашивая, произнёс майор.

— До того, как отправиться в Нормандию, я был политическим корреспондентом в Лондоне, сэр, — сказал я. — Это хорошо известно как в ШЭЙФе, так и вашем военном министерстве, которое выдало мне эту форму.

— Разве? — усомнился майор, но тут же одобрительно заулыбался. — Наверное, известно. Конечно, известно.

Продолжая разговаривать, он передал мне, как бы помогая раскладывать по карманам, сначала удостоверение, потом бумажник, взятый им с прилавка, затем другие вещички, вытащенные капралом из моих карманов. Тем временем сержант и капрал торопливо, но аккуратно складывали в армейскую сумку всё, что часа два назад они небрежно вытряхнули на прилавок. Майор взял из их рук сумку и помог надеть её лямку на моё плечо, после чего с доброжелательной улыбкой протянул мне руку.

— Счастливого путешествия до Лондона!

И я, ещё полчаса назад негодовавший на Интеллидженс сервис и грозивший лейтенанту, как и его начальству, всеми возможными неприятностями, с благодарностью пожал эту руку.

— Благодарю вас, сэр! Очень благодарю вас!

3

Лишь покинув здание контрразведки и выбравшись на шумную улицу, ведущую от порта к вокзалу Портсмута, я сообразил, что хитрый майор обвёл меня вокруг пальца. Ловко, почти незаметно он перевёл разговор с обыска на меня самого, осторожно допросил и заставил обороняться, вместо того чтобы нападать на контрразведку, позволившую себе эту беспримерно наглую выходку. Поверив в его доброжелательность и искренность извинения — «колоссальная ошибка», «глупая история», — я с благодарностью пожал руку человека, который если и не приказал задержать и обыскать возвращавшегося из Нормандии советского военного корреспондента — такой приказ, очевидно, дали свыше, — то, несомненно, принимал участие в просмотре и изучении изъятых у меня материалов. Он умело изобразил возмущение «бестолковыми парнями», задержавшими и обыскавшими меня. Лейтенант помог ему инсценировать «недоразумение» с «доктором Краминофф», и, невольно вовлечённый в эту «игру», я лишил себя возможности жаловаться на портсмутское отделение контрразведки: всё кончилось дружеским рукопожатием.

Так что, рассказывая о случившемся советскому послу в Лондоне Ф.Т. Гусеву, я изложил этот эпизод скорее как комическое происшествие, чем серьёзный инцидент, заслуживающий какого-то шага в форин оффисе — министерстве иностранных дел Англии.

— Да, они умеют делать это ловко и хитро, — заметил посол. — Иногда просто задержат иностранца и обыщут, а потом извиняются: ошиблись, мол, простите великодушно. Или организуют ограбление квартиры и сами появляются в роли спасителей как раз тогда, когда всё нужное разведке оказывается в руках её агентов: можно догадываться и подозревать, а оснований для протеста нет.

Посол спросил, за чем охотилась разведка, задерживая меня и устраивая обыск. Я сказал, что в поезде Портсмут — Лондон много думал об этом, но никакого твёрдого объяснения не нашёл. Со мной были записи пресс-конференций на английском языке, копии телеграмм (тоже на английском, потому что в военной цензуре не было людей, знающих русский язык), вырезки из газет, выписки из протоколов допросов пленных. Но всё это оставалось в моей комнате в отеле, и капитан Соболев мог заглянуть в них. От его пронырливых глаз я берёг только тонкие книжечки в коленкоровом переплёте с короткими дневниковыми заметками. Вероятно, эти книжечки, которые я носил в своих карманах, заинтересовали агентов Интеллидженс сервис, и они решили во что бы то ни стало заглянуть в них перед тем, как книжечки спрячут в надёжном и недоступном для посторонних глаз месте. Не знаю, что делали они с моими книжечками: торопливо читали, понося автора за частые сокращения слов и фраз, или фотографировали — за полтора часа много можно сделать.