В орбите войны; Записки советского корреспондента за рубежом 1939-1945 годы

Не оправдался и расчет союзного командования на то, что, начав высадку не во время прилива, как требовали специалисты и ожидали немцы, а во время отлива и захватив противника врасплох, удастся избежать больших потерь. Действительно, германские генералы настолько не верили в возможность высадки во время отлива, что командующий армейской группой «Б», оборонявшей Нормандию и Северную Францию, Роммель уехал накануне в Германию, чтобы провести с женой день ее рождения, а командование 7-й армии, расположенной вдоль берега вторжения, назначило на утро 6 июня «военные игры» – штабные учения для командиров дивизий, полков и отдельных частей, и в момент высадки почти все находились либо на месте «военных игр», либо на пути туда.

«Проклятый отлив», как выражались союзные офицеры, обнажил все сложные сооружения, с помощью которых германские военные инженеры намеревались помешать судам союзников, особенно транспортам с войсками подойти поближе к берегу, и капитаны как военных кораблей, так и других судов не попались в хитро расставленные немецкие ловушки. Но для атакующих этот «проклятый отлив» создал дополнительные и опасные трудности. Вместо короткого броска через прибрежную песчаную полосу к огневым точкам противника и противотанковым гнездам врага, солдатам и офицерам частей вторжения пришлось двигаться полтора-два километра по топкой грязи морского дна или по колено в воде без малейшей возможности укрыться от губительного пулеметного огня. Раненые, не способные держаться на ногах, погибали: упав, они захлебывались. Танки, оборудованные для плавания, застревали в топи морского дна и становились мишенями для немецких противотанковых пушек.

Однако «неодолимой стены», которая будто бы опоясывала, как уверяла гитлеровская пропаганда, берег Франции с запада и севера, союзники не обнаружили. Между укрепленными пунктами и огневыми точками зияли большие разрывы, позволившие наступающим окружать очаги сопротивления врага и ликвидировать их. Уже в первые три дня вторжения отдельные предмостные укрепления слились в один большой и сравнительно глубокий плацдарм, занявший весь северный берег Нормандии от реки Ори до Шербура. И менее чем через две недели 21-я армейская группа переправила в Нормандию почти все свои дивизии и вспомогательные части. Когда мы оказались на полуострове, там уже находились два полных американских и два английских корпуса, две канадские и одна польская дивизии. Бронированное острие этих войск составляли четыре танковые дивизии и одна танковая бригада. С воздуха им прокладывали дорогу и постоянно поддерживали более пяти тысяч тяжелых, средних и легких бомбардировщиков и почти пять с половиной тысяч истребителей. (Несколько позже штабные офицеры рассказали военным корреспондентам, что союзники имели в это время по 260 самолетов на каждую дивизию, что ровно в 10 раз превышало количество самолетов на немецкую дивизию во время гитлеровского нападения на Советский Союз и почти в 14 раз больше количества самолетов на дивизию в период нацистского вторжения во Францию.)

Высадке союзных войск в Нормандию помогал и обеспечивал безопасность в Английском канале огромный объединенный англо-американский военно-морской флот, который мы видели в действии: линкоры и крейсера играли роль плавучих крепостей, поддерживающих огнем своих дальнобойных орудий наступающие части. Этот флот насчитывал 6 линкоров, 23 крейсера, 120 морских истребителей и 360 торпедных катеров. Превосходство союзников на море было столь значительным, что германские подводные лодки, не говоря уже о надводных кораблях, не осмеливались даже показываться в водах Северной и Западной Франции.

Глава девятая

1

Вернувшись под вечер с фронта в «Лион д’Ор» в Байе, я получил короткую телеграмму из Лондона: «Леня заболел». Я изобразил на лице беспокойство и тревогу – Леня, младший сын, жил тогда, как и другие эвакуированные советские дети, на севере Англии,но в душе был очень доволен: ждал этой телеграммы. Перед моим отъездом в Манчестер работники советского посольства попросили меня найти возможность вернуться в Лондон и проинформировать их о ходе боев за освобождение Франции. Мы условились, что посольство в нужное время пришлет мне телеграмму и, учитывая военную обстановку, вызов зашифрует так – сообщит о болезни одного из моих сыновей, причем имя «больного сына» имело определенное значение: младшего – выехать немедленно, старшего – как только представится случай.

В тот же вечер я предстал перед начальником лагеря прессы полковником Тафтоном с рапортом-просьбой разрешить мне отбыть в Англию сроком на одну неделю. Пожилой, сухопарый, с больным серо желтым лицом, полковник прочитал рапорт и поднял на меня блекло голубые глаза:

– Мы не смеем удерживать вас, но вы можете пропустить кое-что интересное.

Я сокрушенно вздохнул: жаль, мол, да ничего не поделаешь.

– Вы даже можете не застать нас здесь, – продолжал полковник, – и вам придется догонять и искать нас.

– Я был бы рад найти вас в Париже, сэр, – отозвался я.