В орбите войны; Записки советского корреспондента за рубежом 1939-1945 годы

К нам подсаживали и тайных агентов. В течение первых недель нас возил шофер-«солдат» по фамилии Филд. Он уверял, что не знает ни одного русского слова, но старался держаться как можно ближе к нам, когда подполковник Пилюгин обменивался со мной мнениями о том или ином событии. Однажды Филд выдал себя. Как-то во время долгой поездки подполковник стал рассказывать мне анекдоты, на которые был мастер, и я расхохотался. Вместе со мной рассмеялся и Филд. На вопрос, что вызвало у него смех, Филд ответил: «Вспомнил смешное», – но вскоре, не выдержав, снова расхохотался. На другой день Филд исчез, даже не простившись с нами. Его заменил другой шофер-«солдат». Филда нам довелось увидеть позже в штабе 47-й пехотной дивизии: он был ее «разведывательным офицером».

Особенно ревниво относились работники Интеллидженс сервис к нашим контактам с первыми представителями Свободной Франции, посланными де Голлем в Нормандию. В Байо мы не раз навещали его «делегата» Куле, занявшего под свою «делегацию» маленькую школу на окраине города. Куле жаловался, что, несмотря на договоренность между руководителями Свободной Франции и английским правительством, британское военное командование не позволяет ему вмешиваться даже в чисто местные дела. Ему запрещали связываться и с группами Сопротивления в Нормандии: как военные единицы, они должны подчиняться только военному командованию, то есть штабу 21-й армейской группы.

Нам хотелось поддержать представителей Свободной Франции в ее освобожденной части, и мы, взяв у Куле интервью, решили передать его в Москву для опубликования в советских газетах. (Он очень тепло отозвался о дружеских отношениях, которые установились между угнанными в Нормандию советскими людьми и местными жителями, что помогало их совместной борьбе против фашистских оккупантов.) Военная цензура задержала это интервью, а меня вызвала в канцелярию полковника Тафтона, и какой-то капитан отчитал за то, что мы – английское «ю» (вы) одновременно может означать одного человека и несколько людей – лезем не в свои дела. Я сослался на то, что с Куле встречались и другие корреспонденты, в частности американцы и австралийцы. На это неведомый мне капитан с прежней резкостью сказал, что никто не брал у Куле интервью и не передавал его, используя службу 21-й армейской группы.

Хотя почти все время мы так или иначе чувствовали «дыхание» или прикосновение Интеллидженс сервис, нам все же не приходилось встречаться с ней лицом к лицу, и я несколько забеспокоился, оказавшись у здания ее контрразведки в Портсмуте. Сержант открыл дверь, ввел меня в большой гулкий зал с несколькими столами у стен, сказал что-то ближайшему офицеру, встретившему нас вопросительным взглядом, и повелительным жестом пригласил следовать за ним в коридор. Вдвоем мы прошли мимо трех или четырех закрытых дверей и оказались в просторной комнате с решетками на окнах, металлическими ящиками у стен и прилавком почти на средине комнаты. По ту сторону прилавка стояли лейтенант, сержант и капрал с зелеными петлицами. Лейтенант, ответив на мое «Гуд афтэнун!» («Добрый день!») двойным «Гуд афтэнун! Гуд афтэнун!», вышел из-за прилавка и остановился в двух шагах от меня.

– Я очень жалею, сэр, – сказал он твердо, без малейшего сожаления в голосе, – но нам приказано задержать и обыскать вас.

– Что вы сказали? – удивленно воскликнул я. Чего-чего, а этого не ожидал – Задержать и обыскать меня? Это невероятно! Я советский военный корреспондент при штабе 21-й армейской группы, и вы не имеете права…

Лейтенант и без меня знал, кто я такой, знал, что «не имеет права», но у него был приказ задержать и обыскать меня. Он бросил на меня тот надменно-равнодушный взгляд, каким окидывает простого смертного всемогущий тайный полицейский, едва уловимо усмехнулся и повелительно кивнул сержанту. Тот снял с моего плеча армейскую сумку, вытряхнул ее содержимое на прилавок и вместе с капралом принялся разбирать, откладывая бритвенный прибор и умывальные принадлежности в одну кучку, а записные книжки, блокноты, бумаги и всякий печатный материал – в другую. Убедившись, что на дне сумки ничего не осталось, а в ее швах ничего не зашито, сержант собрал все, что было напечатано или исписано, и, положив на папку, как на поднос, скрылся за боковой дверью.

– Выложите все из карманов! – грубо предложил капрал.

– Я протестую, – начал было я, но капрал схватил меня за оба кармана брюк (в «бэттл-дресс» они нашиты сверху и объемисты) и стал вытаскивать все, – что могли уцепить его длинные крепкие пальцы.

Тогда я сам вытащил из нагрудного кармана куртки большое – в ладонь – в красном ледерине удостоверение, выданное мне, как и всем военным корреспондентам, Верховным штабом союзных экспедиционных сил в Европе (ШЭЙФом) и подписанное их верховным главнокомандующим генералом Дуайтом Эйзенхауэром.