В орбите войны; Записки советского корреспондента за рубежом 1939-1945 годы

Так что, рассказывая о случившемся советскому послу в Лондоне Ф.Т. Гусеву, я изложил этот эпизод скорее как комическое происшествие, чем серьезный инцидент, заслуживающий какого-то шага в форин оффисе – министерстве иностранных дел Англии.

– Да, они умеют делать это ловко и хитро, – заметил посол. – Иногда просто задержат иностранца и обыщут, а потом извиняются: ошиблись, мол, простите великодушно. Или организуют ограбление квартиры и сами появляются в роли спасителей как раз тогда, когда все нужное разведке оказывается в руках ее агентов: молено догадываться и подозревать, а оснований для протеста нет.

Посол спросил, за чем охотилась разведка, задерживая меня и устраивая обыск. Я сказал, что в поезде Портсмут-Лондон много думал об этом, но никакого твердого объяснения не нашел. Со мной были записи пресс-конференций на английском языке, копии телеграмм (тоже на английском, потому что в военной цензуре не было людей, знающих русский язык), вырезки из газет, выписки из протоколов допросов пленных. Но все это оставалось в моей комнате в отеле, и капитан Соболев мог заглянуть в них. От его пронырливых глаз я берег только тонкие книжечки в коленкоровом переплете с короткими дневниковыми заметками. Вероятно, эти книжечки, которые я носил в своих карманах, заинтересовали агентов Интеллидженс сервис, и они решили во что бы то ни стало заглянуть в них перед тем, как книжечки спрячут в надежном и недоступном для посторонних глаз месте. Не знаю, что делали они с моими книжечками: торопливо читали, понося автора за частые сокращения слов и фраз, или фотографировали – за полтора часа много можно сделать.

Встречей в Портсмуте «интерес» Интеллидженс сервис ко мне не исчерпался. Через несколько дней после возвращения с севера Англии, где я навестил действительно приболевшего сына – он родился в Лондоне, заразился в первые месяцы жизни коклюшем и болел часто, – в посольстве попросили меня рассказать о положении на фронте и обстановке в Нормандии более широкому кругу советских работников. Их тогда в английской столице было много: помимо посольства в Англии имелось советское посольство во главе с послом Богомоловым при союзных правительствах, обосновавшихся в Лондоне, а также военная миссия под начальством адмирала Харламова. Зимний сад посольства, где устроили собрание, был полон, хотя приглашались только работники, имевшие дипломатические паспорта.

Мое сообщение содержало описание хода военных операций в Нормандии, германского сопротивления, как оно оценивалось офицерами штаба 21-й армейской группы и каким было на самом деле, и наблюдения об отношении командования союзных войск к Франции и французам, ждавшим и встречавшим союзников как освободителей. Я старался нарисовать объективную картину, не избегая и критических замечаний в адрес отдельных генералов и офицеров. Мы были тогда единственными советскими представителями как в союзных экспедиционных силах, так и в освобожденной части Франции, поэтому я считал своим долгом по возможности полно проин-. формировать людей, которые официально представляли Советский Союз, его вооруженные силы, но не могли видеть то, что видели мы. К тому же перед выступлением было объявлено, что беседа закрытая, информация предназначается лишь для присутствующих, и я был уверен, что сказанное мною не уйдет дальше застекленных стен зимнего сада.

Но, вернувшись в Нормандию, я почувствовал, что за время моего отсутствия что-то произошло. Полковник Тафтон даже не улыбнулся, когда я, представляясь ему, напомнил наш разговор неделю назад: я захватил-таки лагерь прессы в Байе. Он сухо кивнул в знак того, что принимает мое возвращение к сведению, и отпустил меня. Капитан Соболев с красным, как обычно, лицом – он начинал пить с утра и пил до поздней ночи, хотя и небольшими дозами, – встретил меня враждебным взглядом и повернулся спиной, увидев, что я направляюсь в его сторону. Наш «ведущий офицер» – лейтенант Керк, сопровождавший нас всюду, – исчез: его перевели, как и расхохотавшегося разведчика Филда, в армейскую часть. Мы долго гадали, за что он наказан: то ли за недостаточно внимательное наблюдение за нами, то ли за мародерство – он награбил немало французского добра, о чем я мимоходом упомянул в своем лондонском выступлении. Его заменил новый «ведущий офицер», который представился нам как «историк» одной из действовавших в Нормандии пехотных дивизий, хотя на самом деле и он был разведчиком. Отчужденной враждебностью повеяло от коллег – английских корреспондентов. Прежде общительные и разговорчивые, они замолкали, когда я приближался к ним или садился за соседний столик а баре нашего отеля. Вокруг меня выросла стена, холод которой я ощущал длительное время.

Мои попытки выяснить, что же произошло, ни к чему не приводили. Англичане отвечали на вопросы вежливо, но коротко, и на просьбы объяснить, почему тот или иной корреспондент вдруг изменил свое отношение ко мне, я слышал лишь невнятное бормотание или видел молчаливое пожатие плечами: изменил или не изменил отношение к тебе, объяснения давать не намерен.