В ожидании счастливой встречи

Конец мая — начало июня на Ангаре — это время, когда стихает брачная пора пернатых и начинается буйное пробуждение леса, трав, и, хотя по ночам еще выпадают заморозки, они уже бессильны что-либо изменить или хотя бы придержать ошалелое сибирское половодье, неукротимую жажду леса к жизни.

— Если бы не стелить постель и не укладывать ребят, так бы всю ночь и стояли, — горячо шепнула Ульяна.

И сразу стали слышны шум воды, шелест листвы, голоса птиц. Кузьма поглядел в сторону костра: две головы дружно склонились над огнем. Голова Афони оживленно моталась, отбрасывая от костра тень. Согласно кивала голова Аверьяна. «Ну и новоселы», — подумал Кузьма.

Он сгреб приготовленный на костер плавник, Ульяна подобрала остатки, и они подошли к костру.

— Правда, братка, что ночью звезды висят, а утром опускаются на землю и светят росой? — бросился Афоня к Кузьме.

Кузьма подкинул в костер сушняк и, когда огонь окреп, ответил:

— В точности, братья, не могу сказать: чего не знаю — того не знаю. Но в каждой росинке сияние небесное есть.

Вот как устроен человек, ему бы о хлебе насущном думать, а он о тайне природы. Не в этом ли беда человеческая, что гонит его из насиженных мест, не в этом ли счастье человека, не в этом ли его бессмертие — в вечном движении, в вечном стремлении.

Ульяна расстелила половики, шубы на приготовленные Аверьяном и Афоней ветки тальника. Братья легли, и сама она прилегла, задремала. Сквозь сон еще слышала, как Кузьма поил кобылу, подживлял костер. Она еще успела подумать: «Только бы дождя не надуло». Кузьма осторожно, чтобы не потревожить ее, приподнял край шубы, на руке Ульяны спал Афоня. Кузьма попробовал освободить руку, но Афоня во сне еще крепче уцепился за Ульяну. Кузьма лег на спину и стал смотреть на звезды. Из головы не выходили Афонины слова: а куда же действительно днем деваются звезды? Совсем рядом булькал ручей, словно наполняли бутылку, да за рекой пилил лес, то ли ветер, то ли течение строгало песчаную напротив косу.

Проснулась Ульяна с рассветом, но Кузьма уже был на ногах, отлаживал плуг. Весело полоскался огонь. Ульяна еще подумала: «Неужто Кузьма не ложился». Она выскользнула из-под шубы и крадучись пробралась за кусты.

— Еще одну постройку забыли, — спохватился Кузьма.

Всюду на траве лежала роса. Кузьма взглянул на небо, там не было ни одной звезды. Небо умытое, голубое ждало солнца. Прилетела ворона и облюбовала самую ближнюю лиственницу. Повертела во все стороны клювастой головой и во все горло закаркала.

— Чтоб ты подавилась, — замахал руками Кузьма. — Кыш!

Ворона ответила оглушительным карканьем. Кузьма схватил палку и бросил, но палка не долетела до лиственницы. Ворона только покрутила головой, словно осудила Кузьму. И снова противное «карр».

— Я вот тебе, чернохвостая ведьма, — выхватил из ящика Кузьма берданку и вогнал в патронник единственный заряд. Ворона, увидев ружье, перелетела на опушку и села на самую высокую сосну, отсвечивая, словно фонарь на солнце.

Кузьма прицелился.

— Не надо, Кузя, — Ульяна ладонью прикрыла Кузьме глаза. — Живая душа ведь…

— А чего она? — опустил бердану Кузьма. — Тянет душу…

— Поет!

— Это что, по-твоему, соловей сибирский? — засмеялся Кузьма. — Ну скажешь ты, Ульяна: «поет»!

И тут же на реке послышался всплеск. Под берегом шла лодка. Кузьма увидел, как гребцы подняли весла, но, как видно, приставать к берегу не собирались, и их проносило мимо. И снова послышался всплеск, и лодка исчезла за поворотом. Ворона тут же перестала орать.

— Видали, какая вещунья. Живи, никто тебя не тронет. — Кузьма спрятал бердану. Ворона перелетела на ближнюю лиственницу и принялась чесать дерево, ныряя в ветвях.

— Ворона, а с понятием. Жаль, не прилетел глухарь или рябчик. На траве не протянешь. — Кузьма снял с телеги узду и пошел на луг. — Да, на одном щавле не токмо пахать — забудешь, откуда у бабы растут ноги…

Кузьма, стараясь не путать траву, зашел из-под леса и позвал Арину. Кобыла подняла голову, навострила уши и, признав Кузьму, хлестко пошла ему навстречу. Кузьма угостил кобылу щепотью соли, надел узду, сводил на ручей, напоил и принялся чистить. Скреб Арине спину, бока и все вздыхал. Скребок по ребрам подпрыгивал и бухтел, как по стиральной доске, и отдавался болью в сердце Кузьмы.