В ожидании счастливой встречи

Шли молча. К костру из леса шагала и Арина. По ступу Кузьма определил, что кобыла на поправку идет. Кобыла еще издали подала голос.

— Ах ты, моя кулема. — Арина подходит и шумно обнюхивает Кузьму. — Соли просишь? — Кузьма пропускает Ульяну вперед. — Ну, пойдем, — приглашает он Арину.

Арина ставит копыто под самую пятку Кузьме — торопит. Но, не доходя костра, сворачивает к реке. Тогда Кузьма окликает Ульяну. Ульяна останавливается.

— Пошли, Уля, посмотрим!

Ульяна уже знает, куда он зовет, уже смотрели сегодня. И хотя густые сумерки, она видит, как выстрелила в колос рожь. Приятно постоять, опершись на городьбу.

— Только бы заморозок не грянул. Вишь, как звездит. — Кузьма запрокидывает голову, стараясь что-то прочесть в звездном хороводе.

— Да, поди, не будет, — неуверенно отзывается Ульяна.

— Кто его знает.

— Да разве все узнаешь, — соглашается Ульяна.

— То-то. Иди, Уля, к ребятам, а я кобылу погляжу.

— Долго не будь.

— Ладно.

Кузьма слушает, как Ульяна чиркает о траву быстрыми ногами. Он еще долго стоит у городьбы. Закат постепенно слабеет, и темень, наполнив до краев распадки, топит дальние леса, горы. Подтопляет и изгородь, оставляя только на фоне неба Воронью лиственницу. Ночь гасит реку, глохнет в смородинниках и ручей, даже травы не шелохнутся, укрывшись с головой. Будто всю округу обмакнули в деготь… И такая тишина, что даже уши покалывает… Нарушает этот мирный покой и уснувшую тишину кобыла. Арина идет с водопоя.

— Ну, дак пошли, помажем язык.

Кобыла идет за Кузьмой.

Брошенными окурками светят угли костра. Ульяна с ребятами уже улеглись спать. Кузьма угощает Арину солью и, пока кобыла жадно слизывает с ладони соль, ведет с ней разговор.

— Что же это получается! И тебе бы завести жеребушку, стригал бы — эвон приволье какое. А то наследник без коня. Как ты смотришь на это, Арина?

Кобыла отфыркивается.

— Согласна! Завтра мы с тобой в разведку двинемся. Но, иди…

Кузьма охлопывает кобылу по крутому боку и радуется: не выпирают теперь ребра. На костер он наваливает сырую валежину, пригребает угли: пусть пыхтит — до утра хватит.

Утром за завтраком объявил Кузьма, что едет искать соседа. Заседлал кобылу. Расписное Прохорово седло снова пришлось Арине впору. Ульяна уложила в мешок вяленых ельцов, в лист дикой капусты завернула запеченных хариусов. Кузьма пристегнул мешок к седлу. Отложил в коробок серянок. Расцеловался, закинул за плечи берданку и, как бывало, легко и стремительно вскочил в седло, направив кобылу к лесу через луг. Он не торопил Арину, она сразу взяла вольный широкий шаг.

— Ах ты! — вырвалось у Кузьмы.

Хоть и отошла лошадь, а нет той упругости в ногах, одним словом — трава. Брюхо есть, а упругости нет. Вот ведь как — к той же рыбе да кусочек хлебушка, и совсем бы другое дело… Но и так, слава богу, живем… Арина озорничать стала, взбрыкивать… Молодость кобыле в ребро стучится.

— Попа негде взять, а ты жеребца захотела, — корит Кузьма Арину. — Ну ничего, бог даст, разживемся…

И тут кобыла встала, подняла голову и потянула с такой силой воздух, что влетел комар в храп, как дым в трубу. Арина постояла, отфыркалась и еще хлеще пошла печатать шаг. Радуется Кузьма: может, наведет на жилье.

Чем дальше Кузьма въезжал в лес, тем теснее обступали его деревья, становилось темнее и прохладнее, словно он погружался в сырой, давно не проветриваемый погреб. Порой казалось, настолько сгущался подсад ольховника, сосен и елей, что дальше и шагу не ступишь, вот-вот вопрешься в завешанную кустарником ледяную стену, но всякий раз Арина находила пролаз.

В полдень Кузьма выехал, как ему показалось, на просеку, всмотрелся — дорога. Пырьем колосится. «Зимник», — догадался Кузьма. Спрыгнул с лошади, пораздвигал пырей — нет свежего следа. Но все равно надежда появилась, хотя вокруг по-прежнему стеной возвышался кедр, пихта и тянулась бледно-зеленая трава. «Мало света», — определил Кузьма.

Вначале он решил покормить кобылу, чайку попить на обочине. Приглядел и для костра место: ни дерна, ни валежника, чего-чего, но Кузьма тайгу оберегал, тайга — тот же дом. И ребята приучены к аккуратности с огнем. Да и не только с огнем, во всем аккуратность — это первое в жизни. Не одним днем человек живет. Изувечить природу ничего не стоит: недоглядел — и натворил бед, хватит расхлебывать и тебе, и твоим детям, и внукам достанется, если сам выживешь… Природа — и кров, и хлеб, и благодать человека. Об этом с малолетства знают Аверьян и Афоня. И дед Аверьян, и отец Федор Аверьянович, а вот теперь Кузьма в любом деле, даже в зряшной работе, тяп-ляп не сделает. Нотации или поучения никто никогда в семье Агаповых не читал. Лентяев испокон не любили, а вот радение поощряли. Если дед Аверьян по голове погладил — именинником ходишь, согласен всю работу по дому переделать.

В семье у Агаповых, можно сказать, так было заведено: только от лавки поднялся, а уж скидки на малолетство нет — каждому по своему умишку дело есть. Нет, детство не отнимают, наоборот, по нужной дорожке пускают. Откуда лентяй возьмется, не было лентяев в родове Агаповых.