В ожидании счастливой встречи

Кузьма поводил кобылу по зимнику, понюхала, понюхала она бледную траву, а есть не стала, не стал и Кузьма разводить огонь. Арина нетерпеливо перебирала ногами.

— Торопишься? Ну-ну. — Кузьма вскочил в седло.

Арина прошла с полверсты по зимнику и потянула на обочину. Кузьма пригляделся: тропинка. Арина обошла с маленькую копну муравейник и, утопая по щиколотку во мху, пошла редколесьем, а Кузьма подумал: «Раз на тропе муравейник, значит, давно не ступала здесь нога». И Кузьма вспомнил себя пятилетнего, деда, покос, копны и свое любимое занятие: снять с прутика кожицу и положить прутик на муравейник. Облепят его муравьи, встряхнул их и оближи прут — кисло-сладкий. Кузьма и стал стегать им муравейник, а сзади дед Аверьян схватил его за ухо.

«А зорить зачем? Разор-то зачем на земле чинить?.. — Кузьма и сейчас слышит слова деда. — Захотел соку березового — спроси; дед покажет такую березку и как подрезать. Напился, залепи порез еловой смолой, чтобы не было больно дереву».

Сызмалетства приучали. Костер жечь только у воды. Бывало, дед Аверьян скажет: из одного дерева выходит сто сот серянок, а одной серянкой можно спалить сто сот деревьев… Оберегали свои угодья и доглядывали за соседскими — пустил пал, сгубил весь околоток… беда соседа — твоя беда… Слушали старших… работали, не ленились. Вот и хозяйство крепкое было, не одним днем жили…

Кузьма полностью доверил повод кобыле. И в такт ее ходу были и мысли Кузьмы, по-крестьянски основательные и сугубо земные. Вот поставит дом и этой же осенью, до заморозков, сколько хватит сил и времени, прирежет клин. До больших холодов надо и Арину пристроить в тепло, немудрячую, но срубить конюшню. Не может быть, чтобы Арина не пустила корень. А там не приметишь, как и второй дом ставь, подоспеет и третий: Афанасий тоже в стручок пошел. Свои ребятишки пойдут. И мельницу надо ставить. Куда без мельницы, если даже три хозяина, а там, гляди, поползет корень. Аверьян парень — считай, уже жених. Девку надо. А где ее взять? Тоже надо думать, да еще как. Хоть так, хоть эдак поверни, без бабы, выходит, никак не обойтись. Баба всегда с землей крепче мужика сращивает.

И лошадей не одна, не две — табун, и коровы, и свиньи, и птица… Вольно шла Арина, вольные думы текли. Пока Кузьма качался в кавалерийском удобном седле, солнце съехало за гору, и тем временем Арина сошла к небольшой речке, стала хватать траву по дороге.

— Проголодалась, милаха? — Кузьма натянул повод, пооглядывался. — Ну, вот и трава и дрова. — Кузьма спешился, поразмялся, попоил кобылу и сам попил холодной, как из погреба, воды.

— Ну, так как, Арина, бросим чалку? Вон куда упороли.

Кузьма расстегнул подпруги, взялся за седло, в мешке отозвался котелок.

— И тебя напоим, как же котелку без воды, было бы мясо, угостил бы супом.

Арина встряхнулась. Словно тень от седла, осталась отметина на спине. Кузьма огладил бок Арине и отпустил кобылу. Насобирал на костер палок, спустился к воде. Развел костер, приготовил чай и все поглядывал на небо.

— Дождю быть, кажется, Арина…

Кузьма отставил фыркающий котелок, бросил сухих смородиновых корешков, разложил на мешке помятого хариуса, подождал, пока напреют корешки. Хариуса съем сейчас, решил Кузьма, а вяленых ельцов оставлю на потом. Кузьма поужинал, остатки рыбы убрал в мешок, привалился на седло и, прежде чем задремать, еще раз приподнял голову, поглядел на кобылу и забылся.

Проснулся он от легкого озноба. На туманной воде дребезжали солнечные блики, а там, где туман разрывался, видны были склоны гор. Кузьма сощурился от боли в глазах. «Ничего я придавил!» А где же кобыла? Кузьма забежал повыше на берег, поглядел из-под руки вокруг: кобылы нигде не было. Надо бы стреножить, — садануло под ребро.

— Арина-а! — крикнул Кузьма.

— А-а-а! — отозвалось за рекой, и опять стало жутко тихо.

— Арина-а!

— Н-на-а, — отозвалось уже ближе, под тем берегом. Кузьма постоял, послушал. В распадке желна просила пить, да под ногой клокотал ручей. Кузьма только сейчас увидел, как из расщелины бьется серебряная струйка. Кузьма взял узду и пошел к лесу. Тут речка поворачивала. Кузьма продрался сквозь кустарник и у самой воды увидел Арину.

— Вот, мать моя! — обрадовался Кузьма. — Ищи ее? За такое бьют и плакать не велят. — Кузьма надел узду, угостил Арину солью. — Хоть губы помазать, сладко, — и кромкой леса повел кобылу к костру.

Солнце уже поднялось над верхушками деревьев, и луг горел синим полыхающим огнем. Ветерок сорвал и отнес к распадку резкий розовеющий туман.

Тревога у Кузьмы прошла, но сомнение — в ту ли сторону он едет — снова подступило. Ведь целый день отмахал, если учесть ходкость кобылы — немалое расстояние. «Не повернуть ли уж, — мелькнула мысль, — тогда зачем вся эта затея с поиском». Кузьма попристальнее поприглядывался: вроде впереди лес просвечивает и кобыла все туда вверх по речке норовит — тянет. Опять же, не ушла ночью, может быть, зверя побоялась.

Кузьма наклонился к Арине:

— Не можешь сказать?.. Вот и я никак не разберусь.