В ожидании счастливой встречи

Игнат захохотал, засмеялся и Агафон.

— Грешен я, но тут моя вотчина, нет мне, Кузьма, и не будет помилования. Я бы мог и в чужую страну, но не-е, Кузьма, там все чужое, а тут мое, тут моя Тамара… Ты, Агафон, не слухай, — развернулся Игнат к Агафону. — Ты, Агафон, вышел бы к чертовой матери. Душа-то, она просит высказаться, как баба при родах хочет облегчиться… Шел бы ты, Агафон…

— Песней надо тоску вышибать, он же не поп, — бородой показал Агафон на Кузьму и нехотя поднялся из-за стола. — Песней надо тяжелую думу выкрашивать из нутра.

Игнат подождал, пока выйдет Агафон, придвинулся к Кузьме.

— Хошь золота? Дам! — с жаром сказал Игнат. — Бери…

— На што мне, Игнатий, золото, — сразу отрезвел Кузьма, — крючки есть — дай.

— Это что, на рыбу? Дам. Агафон? Принеси снасти! — крикнул через дверь Игнат.

Агафон принес и бросил к ногам Кузьмы сеть. «От денег отказывается, от золота воротит рожу, придурковатый, видать», — подумал Агафон.

— Против этого металла и сатана не устоит, — буркнул Агафон и вышел.

Дверь приоткрылась, и в притвор высунулось костлявое лицо старухи.

— Жаву, жаву, шаба ваш вошьми, — завела старуха. — Пошто так не дожавеша, шару шмерть, как в шамый раш…

— Спасибо за хорошую весть, Акулина! — крикнул Игнат старухе.

— Гошподь ш тобой, батюшка, — шамкнула старуха и убрала голову.

— Давно ли, кажись, была кровь с молоком, — кивнул Игнат на дверь. — Не заметишь, как и сам в дугу пойдешь. Нянькой была моей княжне. Была, Кузьма, да вышла.

Кузьма услышал, как заскрипел и лопнул в руке Игната стакан. Игнат отшвырнул стекло к порогу. «И как руку не просадил», — подивился Кузьма. Долотов взял другой стакан, а Кузьма подождал, что дальше скажет Игнат. Куда же девалась княжна, что с ней стало?

— Как за нами гнался князь, это известно, про это я тебе, Кузьма, не стану рассказывать. А вот Тамара моя… Попервости думал — рехнусь, не переживу. Как тень она и теперь со мной, — Игнат наклонился к Кузьме. — Так и ходит неотступно… Я и попа привозил, и ведьму — царство им небесное. — Игнат намеревался перекреститься, но раздумал. — Ну да хрен с ними. Мы ведь поначалу промышляли на Лене-реке, а как Тамара моя понесла, ушли в эти места, тут потише, поспокойнее. Мы как волки, в окрест, не режем, — обнажил Игнат под усами еще крепкие зубы, — ни купца, ни промышленника, пока сами не нападут на нас, кто напал, тех мы не отпускаем. А так нет. Больше оберегаем, кто бы другой не напакостил. Тайга тут глухая, темная. Зимник и тот в стороне, река тоже, но это ты знаешь. Облюбовали мы тут место и свили гнездо. А зажили как, Кузьма, — Долотов закрыл глаза и ушел в прошлое. — Помирать не надо. Охота, рыбалка. Золота у нас хоть пруд пруди. Обозом сходим в Иркутск — напрем, навезем. Княжна моя как на дрожжах подходит-поспевает. Вот я и бабку ей привез, — поглядел Кузьма на дверь. — Бывало, моя княжна сядет во-он в то кресло, — обернулся Игнат и показал на золоченое с высокой спинкой кресло, — сядет княжна моя, она и есть княжна. Моя Тамара свет в окошке. — Игнат тряхнул кудрями. — Сгинула моя беляночка, при родах померла. — Игнат умолк. Налил свой стакан и осушил. — Оставила она мне сына, — через силу досказал Долотов. — Ну да теперь что, живет он под другой фамилией. В Бодайбо я ему прииск купил. Там и живет. Бываю, издали погляжу, а вот открыться, Кузьма, не могу… Эй, Агафошка, сукин ты сын, друже мой, — встряхнул головой Игнат, — вали песню.

Агафон рванул на себе рубаху, посыпались и словно тараканы разбежались по полу пуговицы.

— «Звенит звонок насчет проверки…» — сильным и глубоким голосом завел Агафон.

— «Ланцов из замка убежал…» — подхватил Игнат. Кузьма не заметил и сам, как втянулся в песню:

— «…эх, жить будем, да и гулять будем, а смерть придет — помирать будем…»

Утром Кузьма проснулся на кровати, на мягкой постели. Пощупал себя — тут. Потрогал голову — будто раскаленных кирпичей наложили.

В путь-дорогу его собирал сам Долотов. Помогал ему и Агафон. Агафон был мрачен и скорбен, можно было подумать — хоронит себя.

Бабка Акулина на приступке крыльца гнусаво тянула песню, ширыкая о камень ножом.

Кузьма укладывал в мешок подаренную Игнатом сеть. Посреди на чурке стоял трехведерный ушат с добрым ядреным квасом. Мужики подходили по очереди, становились на колени, долго и зычно пили. Агафон подавал свежей выпечки душистые хлебы, Кузьма складывал булки и все ощупывал мешок, чтобы не надавить кобыле спину. Потом Агафон повел Кузьму в амбар и погреб.

— Мука вот, нагребай, сколько поднимешь. Вот сало, мясо, копченка, вот сахар, вот мед, — тыкал Агафон в мешки, в бочки. — Вино вот…

— Вина не надо, сладостей возьму ребятишкам.

— Ты не оговаривайся — бери…

Помогая увязать вьюк, Игнат с надеждой еще спросил:

— Может, останешься на день-два? Еще, может, забыл, не досказал чего, вспомнишь!..

Кузьма только сейчас увидел или, вернее, разглядел Игната Долотова. И не такой уж он, как казался вчера, добрый молодец. Лицо испахано глубокими морщинами, особенно лоб, в палец борозды. Старый, но крепкий, как смоленый пень.