В ожидании счастливой встречи

— Может, еще свидимся. Приезжай ко мне, ребятишек посмотришь, Ульяну.

— Может быть. Ты Верхотурова не встречал?

Кузьма помотал головой.

— Нет.

— Советую, хлебосольный мужик. Крестьянин, километрах в тридцати от тебя живет. Ко мне ты пересек зимник, а к нему по зимнику вверх, у сломанной сосны сворот. Девки у него хорошие растут, и сами они с женой люди достойные. Имей в виду, а про меня не сказывай.

Кузьма покивал.

— Буду женить Аверьяна — приедешь?

— Не обещаю.

— А ты, Агафон?

— Невесту отобью, — подавая Кузьме берданку, съязвил Агафон.

— Погоди, Кузьма. — Игнат сходил в дом и вынес пригоршни патронов. — Держи. И вот еще что, — Игнат тоскливо поглядел в глаза Кузьме. — Если, скажем, ненароком встретишь когда брата… а впрочем, не надо, пусть так будет…

С этим и проводил Игнат Кузьму.

Кузьма бы и махом пустил Арину, если бы не вьюк и хлеб, а то хоть впору снимай мешки да лети галопом домой.

Как подъехал Кузьма, как бросились навстречу ему Ульяна, ребята — Кузьма и не вспомнит. Такой была встреча, будто не три дня прошло в разлуке, а целая вечность.

— Ой, Кузя, где же ты это столько добра добыл?

— Мир не без добрых людей… У Верхотурова, у соседа, был, — сбивчиво рассказывал Кузьма, — он и одарил. — Кузьма не умел врать, получался сказ нескладный, куцый. — У него еще девки есть, у Верхотурова, — вспоминал он слова Долотова, а сам прятал глаза.

Ульяна было усомнилась, уж слишком щедрый сосед этот Верхотуров, но пустыми словами не стала досаждать мужу, не до нее, и так, видать, мужик умаялся, еле на ногах держится. А Кузьма, пока Ульяна управлялась с вьюком, нашел заделье, ушел на реку. Вернулся, когда Ульяна, не дождавшись Кузьмы, уже лежала в постели. Кузьма с облегчением вздохнул. Разделся и тихонько, не потревожив Ульяны, лег.

— Кузя, а какие девки у Верхотурова?

Кузьма, как после пробежки, отдышался.

— Кто их знает, в платках они были. Спи! — Кузьма боялся, что проговорится, а ведь он дал слово Долотову молчать.

— В платках? Что, тифозные, а может, беззубые? — шептала Ульяна. — Вон и Афоня у нас жених: надо бы, Кузя, высмотреть… Младшая-то беленькая?.. Верхотуров-то, видать, хлебосол?!

— Какой Верхотуров? — путал Кузьма спросонья.

— Да ты не спи, Кузя, поговори?.. Кто его баба? Сварливая?..

— Да нет, нормальная, баба как баба…

— А носит она что, как одета?

— Сверху, что ли?

Ульяна от ответа Кузьмы даже прыснула.

— Ты, Кузя, скажешь…

Кузьма тоже рассмеялся:

— Под юбку не заглядывал, а так не голая.

— Я бы тебе позаглядывала, — ущипнула Ульяна Кузьму. — Про церковь-то, Кузя, пошто не расскажешь?

— Не все сразу…

— Ну ладно, Кузя, умаялся, а я с расспросами…

Ульяне всю ночь снились Верхотуровы.

Кузьминки ожили. Оклемалась Ульяна. Пустила в ход квашню. В каменке приспособилась печь хлеб. Получались выпечки не хуже, чем в русской печке, да еще если кедровыми дровами истопить. Такого душистого хлеба и не едали. Что уж говорить о пироге с рыбой, хоть возьми из хариуса, хоть из ленка. Корочку Ульяна старалась раскатать скалкой как можно тоньше, а из рыбы все кости вынуть. Рыбу уложит поплотнее, вместо лаврушки — смородиновый лист, тоже неплохо. В вольном жару, в каменке, пирог подрумянится, насквозь соком пропитается. Больше ешь, больше охота. Аверьян и тот посвежел, откуда что взялось. Играть стали в лапту. И Ульяна с ребятами, другой раз и Кузьма не утерпит: воткнет топор — и на выручку. Афоня старается небольно ушить Ульяну, больше промахнуться, а Ульяна утицей переваливается. Все Ульяну берегут. Аверьян и мячик скатал из Арининой шерсти — легкий, мягкий, даже и захочешь кинуть как следует — не летит. Но веселья на всех хватает.

— На ноги, на ноги, братья, нажимайте, — подбодрит Кузьма и сам как саврасый без узды носится. — Ноги волка кормят. Скоро гриб, ягода поспеет…

Первые грибы из леса принес в подоле рубахи Аверьян. Это как раз было после дождичка, перед самым сенокосом. Кузьма ладил косы, грабли. Ульяна на ручье полоскала белье, Афоня был на рыбалке. Теперь рыбы хватало и на посол. Бросали на ночь в курью сеть, а утром снимали улов. Шел и ленок, и стерлядь. Рыбу солили, вялили, коптили.

Аверьян вывалил из подола на стол подберезовики и обабки. Грибы лежали матрешками. Кузьма отложил грабли.

— Мать! Погляди, что натворил братуха! — крикнул он Ульяну. — Жареху подстрелил…

С этого дня стук топоров на срубе увял, все реже звенела пила, а скоро и совсем замолкла. Братья в шесть рук строгали клепку, собирали кадушки. Работали день-деньской, прихватывали и ночи — плели из прутьев и корзины, и короба, готовились взять гриб. А гриб только подразнил, проглянул и тут же зачах.

— Неужто только губы помазать? — сетовала Ульяна.

— Это гонцы, основной гриб впереди, а по времени рано. Вспомни-ка, мать, когда вылезает груздь? — обнадеживал Кузьма. — А вот трава поспела косить, в самый раз… Мужики, косы на плечо — и айда на елан.

Звенят косы, поет земля, по траве переливы стелет. Аверьяна Кузьма пускает вперед по прокосу, а сам под пятку ему косой идет.

— Ты, Аверьян, волю дай плечу, волю, размах руке и не клюй литовкой, это тебе не тяпка.

Кузьма обходит Аверьяна.