В ожидании счастливой встречи

Въезжает Кузьма на Сметанную гору косогором, ни к чему забираться глубоко, и тут ореха хватает. А Сметанной горой Кузьма прозвал кедрачи. Как-то выпал первый снег, у Ангары он только сыпнул немного крупой, Кузьма поглядел на гору, а она как шаньга сметаной помазана, вот и нареклась Сметанной. У Кузьмы с братьями шалаш под развесистым кедром у полянки, куда солнце проглядывает. Неподалеку и костер окопанный, чтобы не пошел пал. Ни с чем не сравнишь первые шишки, печенные в золе. Стоит работа, а надо еще и колот сделать, и барабан для обдира шишки, и шалаш недокрытый, но ничто торопить не станет, пока вдоволь не наешься печеного ореха. Мало одной закладки — еще ведро, да покрупнее, поувесистее. Шишку в золу сажают — дух стоит на весь лес. Арина только отфыркивается. Далеко от стоянки она не уходит, хотя и корм вроде не по ней, собирает какой-то «овсец» — метелку под вид пырея. Кому орех, кому овсец. Может, еще и потому Арина не отбивается от людей, что медведя тут, по всем приметам, видно: не по следу, так по навозу.

— А может быть, — раздумывает Кузьма, — кобыла чувствует родственность душ? Одна семья. Ничем Арина не обойдена, как все, так и она. С малолетства она так приучена, — вспоминает Кузьма, — жеребушка, так она и в дом заходила.

Другой раз и уляжется, как собака, у кровати Кузьмы. Никто ее никогда не гнал, не обижал. Бывало, и напроказничает. Построжит Кузьма — не без того, но относится, как к ребенку. И Арина считает Кузьму своей матерью. Бегает за Кузьмой. Так и выросла.

— Если бы посообразительнее была, — смеется Кузьма, — могла бы и орех колотить с кедров, — жаль только, подкова упала с задней ноги… — Кузьма подкову прибрал — сгодится вместо скобы в бане. — Ореха бы только побольше добыть, постояло бы вёдро…

Орех никогда не приедается. Кузьма приспособил и «доить» кедр, молоко добывать, сделал ступу, растолок орех, залил холодной ключевой водой. Всплыла скорлупа, собрал ее ложкой — и чистое молоко, не отличишь от коровьего, разве только что еще вкуснее.

— Пей, мать, — угощает он Ульяну, — тебе необходимо…

Кузьма и чумашик из бересты сделал. Каленым гвоздем орнамент навел.

— Ну-ка, Уля, попей из этой посудины!..

Ульяна пьет кедровое молоко, а Кузьма ладонь подставит, чтобы на кофту не капнуло.

— Не торопись, Уля, — теплеет голосом Кузьма, — еще наведем — сколько надо.

Кузьма представит, что он не Ульяну поит, а маленькую свою дочь, и вовсе сердце замирает.

— Вкуснее, Кузя, из твоего чумашка, — напившись, говорит Ульяна, и глаза у нее как-то по особому светятся.

— Ну вот — видишь…

И Кузьма пошел вырубать чурку на колот, и только отошел, как столкнулся нос к носу с медведем. Глядят друг на друга. Медведь головой помотал, набок склонил. Что это, дескать, за зверь перед ним? Кузьма косит глаз в сторону балагана — далеконько до берданы. Но уж если пойдет зверь стенка на стенку — Кузьма не отступит. Пока топор в руках… Кузьма метит, как зверя приструнить, отвадить от этих мест, а то наповадится, орех пораскидает, да еще и прирвет последнюю одежонку, постель попортит, инструмент исковеркает — измотает…

Медведь не выдерживает настырного взгляда Кузьмы. Беспокоиться начинает. Кузьма не торопит зверя — пусть помандражит, но и у самого рука отерпла держать топор. Ладно, что кобыла вовремя подала голос. Кузьма только и видел медведя.

Колот Кузьма делает потяжелее, выбирает чурку поувесистее. Зарубает в ней паз и вгоняет в конус-держатель черенок потолще, чем у лопаты, и раза в три длиннее. Таскать такой колот нелегко, плечо в кровь, но зато ударишь — сыплется шишка. Колотом и голову только успевай прикрывать, а то гвозданет — не устоишь на ногах: шишка нонче чуть разве поменьше корзинки. Кузьма подошел к кедрачу. Шишек на нем как кудряшек на каракулевой шкурке. Он втыкает черень в мох, придерживает его ногой, отводит за черень чурку, прицеливается и, подняв голову, бьет точно по центру ствола. Если со скользом задел ствол — поранил дерево, а удара не получилось. Кузьма горячку не порет, оттого и промаха не знает.

Аверьян перенял повадку Кузьмы. Иной раз так ударит, что сразу полмешка шишек осыплется с кедра. За шишкобоями — сборщики с корзинами через плечо на лямке. Поднял шишку, в корзину бросил, тяжело стало — высыпал в кучу. Ульяна ходит за Кузьмой, Афоня — за Аверьяном. Уделались — не узнать: все серой сковало. Пальцы в залом сжал — сил не хватит расцепить. На сборе шишек и есть приходится два раза — утром и вечером. Светлого времени в кедрачах мало: чуть солнце за гору — и ночь в тайге, не видать, куда упала шишка. А еще дров заготовить на ночевку надо. При костре и шишку обработать. А прежде нужно установить барабаны — драть шишку. Пока пропускают через барабан шишку, филин проухал полночь. Упали в шалаше и словно провалились в бездонную яму.