В ожидании счастливой встречи

За дорогу Кузьма порядком помучился: ступ у телки мелкий — у кобылы шажистый, одна тянет вперед, другая — назад. Одно утешало: должна быть добрая корова. Телка крупная, масти красно-пегой. Таких коров раньше держали родители Кузьмы. Славились те коровы ведерными надоями. По всем приметам, у этой телки молочная жила неплохая: ребра хрушки́е, хвост длинный и на конце сурежистый — должно быть густое молоко. Радость Ульяне, ребятишкам — с молоком будут. И сошлись с Верхотуровым полюбовно, пусть не в этот раз от Арины, на следующий — жеребушку отдаст Кузьма Верхотурову. Вот только как эту телку назвать? А без имени как-то неловко, вроде как овца. И вправду, сколько Кузьма помнит, дома держали овец, а все они были безымянные. Почему? Разве овца не скотина? Кузьма тряхнул головой: «Вот ведь с похмелья и лезет всякая труха. А вот яички напрасно взял — няньчись теперь с имя. Живой ли петух, что-то перестал трепыхаться?» — Кузьма пощупал мешок, и петух отозвался, Арина взбрыкнула.

— Да не чуди ты, чо он с тобой сделает. Была бы еще веревка, можно было бы и петуха за седло привязать, — Кузьма представил, как петух вышагивает за телкой, засмеялся.

Вскоре подъехал он к лиственнице со сломанной верхушкой, пригляделся: действительно, чуть заметна тропа, о ней и говорил Верхотуров. Тут и сворот на Кузьминки.

Еще издали услышал он свою ворону, по голосу узнал — надрывается.

— Встречает, голубушка, а не признала. Где признаешь, такую красулю везу, — сказал Кузьма и обрадовался своей находке: чем не имя? — Так и Ульяне скажу — Красуля.

Припомнил, у них была Красуля, точно была, Кузьма тогда без штанов на прутике гонял.

Встречать Кузьму высыпала вся Кузьминка. Афоня так за покос успел добежать, Кузьма посадил его на Арину и подал корзинку с яйцами.

— Держи, братуха, высиживать будем, — облегченно вздохнул Кузьма.

— Яички, — поглядел Афоня, но тут Арина дернула, и он обеими руками прижал к груди корзину. Подъехали. Ульяна кинулась сразу к Красуле.

— Она пить, Кузя, хочет: слюна вожжой идет. Аверьян схватил ведро — и на речку. Кузьма развязал мешок.

— Черт ее бей, выходи, Тимофей, — и вытряхнул петуха и молодку.

Афоня вскрикнул от восторга.

— Не надо так, Афоня, изурочишь. — Кузьма распутал петуха, и он сразу захорохорился перед молодкой.

— Смотри, какой бравый, — восхитилась Ульяна. — Как же это ты, Кузя, сколько всего понавез — целое хозяйство, что там чародей такой — Верхотуров. В прошлый раз вьюк, и все за так?!

— Люди, мать, хорошие. Счас разуюсь, перескажу, тебя в гости звали.

— А меня? — Афоня все не может от петуха глаз отвести.

— И тебя, Афанасий. Как же, первым делом тебя пригласили, как узнали, что ты есть. Особенно Томка выспрашивала все…

— Ну-у!.. Девчонка?..

— Деваха… и не одна.

Кузьма подождал, пока Аверьян поставил Красуле ведро.

— Такую кралю высмотрел Аверьяну, я те дам. Варвара Ивановна Верхотурова.

Аверьян от слов Кузьмы вспыхнул, но вида не подал, как бы и интереса не проявил, только пристально уставился на Красулю, а та утопила в ведре морду до глаз, и слышно было, как подсасывала губой воздух.

— Не жадничай, еще принесу, — потянул Аверьян за ведро.

Как только он отошел, Ульяна подсела к Кузьме.

— Так ты правду? Прошлый раз не сказывал.

Кузьма замялся.

— Ну, ладно, — поторопила его Ульяна. — Девушка-то как, приглядна лицом? Как по хозяйству управляет?

Кузьма засмеялся:

— Ты хуже Аверьяна, мать.

— Ну и чего тут такого. В семью ведь брать придется. Аверьян, думаешь, мимо пропустил? Видал, как у него мочки ушей вспыхнули? Парень уж… Если маленько и с изъяном Варвара, ты уж все равно подхвали. Ведь твое слово для братьев… ну, ты чего уставился, верно, Кузя, выбора тут нет, а ведь с человеком жить…

— Да не сумлевайся, мать, говорю, красавица. И все у них как надо, все ладом, и сваха тебе понравится…

— А ну-ка дыхни… Ты уж, Кузя, не по-людски. Аверьян поглядеть, познакомиться должен, да и я, чай, не чужак.

— Ну что ты, Уля. Это я только тебе говорю. Все вместе и поедем, и пусть молодые приглядятся.

Ульяна заулыбалась, помогла Кузьме стянуть сапоги, раскинула портянки на траве. А сапоги в сундук — до другого раза.

Кузьма шевелил блаженно припухшими натруженными пальцами и смотрел, как Афоня кормит петуха с молодкой. И воды поставил. Аверьян напоил телку, опрокинул ведро на кол и, не зная, что делать дальше, чесал у Красули за рогом. Телка жалась головой к Аверьяну, прикрыв выпуклые глаза длинными ресницами.

— Смотри, признала хозяина, — разбирая мешки, вьюки, бросила на ходу Ульяна.

Кузьму от вчерашней браги тянуло полежать. Управившись с вьюками, Ульяна скоро носилась от стола к столу, гремела тарелками, ложками. Выглянула на баньку и попросила Аверьяна занести пыхтевший самовар, тогда уж и крикнула Афоню, позвала Кузьму. Кузьма покряхтел, все еще любуясь то Афоней, то вороной, которая с явной ревностью приняла новых кузьминцев. Она то и дело взлетала, падала камнем с лиственницы и на бреющем полете черной тенью подрезала траву.