В ожидании счастливой встречи

Кузьму выпороли. На прощанье атаман пообещал спалить дом, если не будет кобылы, а с Кузьмы спустить шкуру. Нагруженные награбленным обозы скоро скрылись в лесу, а в Кузьминках еще долго не затихали плач и крики враз обнищавших кузьминцев. Кузьму отливали водой, он не скоро пришел в себя. Вечером в его доме собрались бабы, старик Селиверстов, Аверьян с перебитой рукой, Афоня. Брат Селиверстова с сыновьями не захотел заходить в дом и все грозил кому-то топором.

— Что будем делать, мужики? Как дальше жить? — спросил Кузьма.

— Отдать кобылу. — Ульяна, давясь рыданием, ушла за печь.

— Обороняться надо, братка, — подал голос Аверьян, — куда мы безлошадные…

— Обороняться, — поддержали остальные.

— Я так костьми лягу, — выкрикнул из сеней брат Селиверстова.

— Ребятишек погубим, баб, — вздохнул Кузьма. — Одно, в орешник уходить надо, в кедрачи… Ружья у всех есть?

Ружья оказались даже у подростков.

— Тогда ты, Аверьян, — обратился Кузьма к брату, — засядь на конюшие, ты, Афоня, — на чердаке. У тебя глаз вострый. Смотри за дорогой, пока все соберутся. На телегу только немощных посадим и хлеб…

— Где он, хлеб-то, — заголосили бабы. — Все взяли под метелку. Велели к завтрему коров свести, приедут забирать.

— Ну, тогда берите что есть съестного. Кобыла все не поднимет. Кто может нести, пусть стропалит котомки.

У Кузьмы внутри как что-то треснуло, и, когда он говорил, голос его дрожал.

— Расходитесь все, скот погоним гуртом впереди.

Кузьма опустился на лавку и, когда все вышли, позвал Ульяну.

— Ты, мать, только не плачь. Этим делу не поможешь.

— Я разве плачу, ну, как они тебя, Кузя. Это же надо не иметь сердца…

— Зато шкура будет дубленая. Ветра бояться не будет.

— Да-а, — заревела в голос Ульяна. — Надо хоть рубаху отмочить да снять, да помазать ореховым маслом.

— Рубаху снимем потом, ее только тронь, она и не удержится. Ты ребятишек собирай — это главное…

— Ладно, я состирну кой-что в дорогу, — сквозь слезы сказала Ульяна и убежала в баню.

Кузьма проводил глазами Ульяну и пошел собираться. Надо было снять за печкой с вешалов сети да и заглянуть в сундук — остались ли патроны, — бердана стояла уже у косяка. Принес ружье — сам брал в городе. Только Кузьма взялся за патроны, как на чердаке раздался выстрел. Кузьма — к окну. Опять эти грабители. Передний, в папахе, — Кузьма узнал атамана — покачнулся и клюнулся в коня. «Ай да Афоня». Двое пытались подхватить атамана, но выстрелы и их уложили. Из всех дворов затрещали ружья.

Кузьма схватил бердану и сразу выбил одного, второго всадника — завязался бой. Услышав выстрелы, Ульяна с пеленкой в руках выскочила из бани. Что происходит — понять было невозможно: топот, пыль, ржание коней, выстрелы. В испуге она бросилась в баню, запнулась о порожек и, ударившись о дверную колоду, потеряла сознание. Сколько она так пролежала, сказать трудно. Очнулась, припала к окну. Возле бани по берегу металась Арина. Ульяна видела, как кобыла бросилась в воду и поплыла на остров, морковного цвета дорожка стелилась за ней. Но вот Арина судорожно вздернула головой, и накатившаяся ангарская волна накрыла ее. У Ульяны подкосились ноги. А когда она снова открыла глаза, багровый свет заливал баню. Трескалось в окне стекло. Ульяна, обезумев, выскочила на улицу. Кузьминки пылали. С последних домов кровавое пламя слизывало крыши. На земле убитые люди, мертвые лошади. Корчились, словно живые, догорающие заплоты. Нигде ни единой живой души, тошнотворно пахло жареным. Ульяна обессиленно брела, не чувствуя жара пламени.

В кустах послышался стон, дикой кошкой бросилась она туда. Весь в крови, с опаленными волосами, на земле корчился человек. Это был Кузьма. В одной руке он держал бердану, а в другой — балалайку. Ульяна притащила Кузьму в баню, нагрела воды, сбегала к слепой протоке, набрала на болоте корня маревы, нахватала подорожника, листьев одуванчика, сделала отвар, и, пока отмачивала на Кузьме одежду, обмывала его, он тихо стонал. Тело Кузьмы было похоже на отбивную. Из грудной навылет раны сочилась сукровица.

— Потерпи, потерпи маленько, ради бога, — уговаривала Ульяна Кузьму, промывая ему раны и перевязывая его пеленками. — Господи, за что ты нас покарал!.. За что?.. Зачем оставил нас на земле?

Прошли день, ночь, Кузьма в сознание не приходил. От Кузьминок осталась только обгоревшая и маячившая на буграх чугунным столбом Воронья лиственница. Ульяна слышала прерывистое дыхание Кузьмы. На вторую ночь на реке послышалось сипение парохода, всплеск весел под берегом. Ульяна прикрыла своим телом Кузьму, словно ожидая со спины смертельного удара. С воды кто-то окликнул кого-то.

Ульяна прикрыла снаружи дверь камнем и кустами пробралась к берегу. По воде, отбеливая, еще тащились редкие льдины.

— Есть кто живой? — повторил голос с воды. Луч фонаря порубил темноту и погас. Стало еще темнее.

Ульяна пригляделась — лодка.