В ожидании счастливой встречи

Тимофеев достал из кармана мятую линованную тетрадку, расправил. Карандаш на веревочке.

— Напишите вот здесь, Ульяна: «Ведомость на получение аванса за июль месяц тридцатого дня». Да ты помусоль карандаш — он химический.

Ульяна, склонившись над столом, написала.

— Давно уж в руках не держала, — зарделась Ульяна.

Тимофеев, рассматривая писанину, покрутил головой, как кедровка, перед тем как спрятать орех.

— Будешь моим помощником, — строго сказал Тимофеев.

Ульяна было рот раскрыла, но Тимофеев предостерегающе поднял руку.

— Никаких разговоров. Учет вести по бригадам — раз, — Тимофеев поднялся и переступил с хромой ноги на здоровую. — И оглашать на доске — два. Мелу добудем, не будет мела — углем. Только вот кому дать доску построгать?

— Инструмент есть? — спросил Кузьма.

— Должен быть, где-то валяется. Пошли посмотрим.

Тимофеев привел Кузьму к кладовке, повозился с замком, пихнул дверь. На полке аккуратно лежал столярный инструмент. И рубанки, и фуганки, и стамески, и долото, и ручная дрель.

— Ух ты! — У Кузьмы сердце екнуло. — Сколько добра. — Он брал то стамеску и пробовал на палец, то фуганком целился в дверь на свет.

— Ну вот, — отсоединил от связки ключ Тимофеев. — Пользуйся, закинешь эту мышеловку.

Ульяна вошла в новую работу, как человек входит после дневного зноя в воду. Чем глубже, тем приятнее. И сердцем немного отошла. Доска стояла на столбах около столовой. Ульяна и выкрасила ее, по указке Тимофеева, в два цвета — красный и черный. За день она обегала все бригады, высчитывала, кто сколько сработал, а вечером рисовала мелом против каждой фамилии цифры — кто на сколько выполнил задание. Кто справлялся с нормой — на красную полосу, отстающие — на черную. Писать фамилии на черную половину доски Ульяне было мучительно неловко, за свою жизнь она никого не обидела. Ульяна просила мужиков поднажать, а где видела — не хватает силы, сама бралась за багор.

В конце месяца собирались бригады и вместе с Тимофеевым решали, кто на чем едет. Кто на аэроплане, кто на коне, а кто и на черепахе. Сплавщики тыкались носами в доску, хохотали, а кто отворачивался от доски, шел с багром, как с копьем — наперевес к воде.

— А куда денешься, — оправдывали мужики Ульяну. — Справедливо!.. Баба с мозгой…

Оценка лесорубов была для Ульяны высшей похвалой. Кузьма вошел в силу и подбирался до знамени. Правда, знамя-то — выстиранный кусок красной тряпки на шесту, но все равно гордость.

— Ты бы хоть, Кузя, уступил, ведь спину свихнешь.

— Хе! Пусть перетянет кто. Разве я против? А так не-е, не проси, Ульяна.

Кузьма и сам работал, и подзадоривал Ульяну. Он понимал — их спасение в работе. Только работа держит и не позволяет окунуться в муки того страшного пожара.

Здесь, на сплавной, не было ни дворов, ни лошадей, ни коров, ни шумной детворы. Ничто не напоминало прошлую жизнь. Кругом стояла задумчивая вековая тайга. Вырубки были далеко, и только когда дул с гор ветер, то из распадков слышалось, как ухают подпиленные деревья. Если бы не всплески воды да не удары по рельсе молотком, то сплавная казалась бы не живой. Мужики приходили с реки, наскоро ели и, не зажигая свет, падали на нары. Утром вставали и шли опять на реку. С берега поглядишь — словно сон увидишь: с баграми, в исподнем, привидениями ходят по бонам мужики, а то и совсем как в раю — голые.

Шел тысяча девятьсот двадцать третий год. На сплавной жил сбродный, пришлый с разных мест люд. Ульяна не знала, откуда брался народ и куда девался. Как вода в реке, он прибывал и убывал.

Бревна с верховья несло. На сплавной их ловили с бон, вязали в плоты и уводили «сигары» на Ангару. Куда шла такая прорва древесины, Ульяна не знала и не имела никакого представления. На сплаве, да и на заготовках гибли люди, увечились, тонули. И своя беда притуплялась. Все можно пережить: и пожар, и утрату хозяйства — все. Но потерю детей, родных — не забыть.

Человек уж так устроен: где есть жизнь, там он и корень пускает. Как Ульяна ни береглась, а понесла от Кузьмы. И пришла в такое отчаяние, что не знала, что и делать, хоть руки на себя накладывай. «Что скажет Кузьма? Зачем нам теперь дети? Сами как бревна по течению — куда прибьет. Что делать?» — убивалась Ульяна. Но и скрывать доле было нельзя.