В ожидании счастливой встречи

Весна ничего хорошего не сулила. Снега зимой было мало, и тот ветром съело. Ледоход речка и вполовину не набрала. Пошуршала, пошуршала льдом вполсилы и на убыль пошла — спала. Вода пришла вместе со льдом, а бревна забили речушку вровень с берегами и остались на мели. Пока ждали в сплавной «Коммунара», «сигары» с низовьев начали обсыхать. Жаркой непроглядной хмарью заволакивало зеленые хребты гор солнце, белым неподвижным пятном висело над обмелевшей и притихшей до глухоты речкой.

Кузьма крепко держался за землю и, можно сказать, ею и кормился. Огород давал овощи. Чтобы спасти урожай, Кузьма с Ульяной ведрами носили с реки воду и поливали посевы и посадки. Лесоучасток хотя и приходил в упадок, но еще жили люди, кормились, хотя и несытно, пережидали время. Два последних года засуха губила и душила лесозаготовки. И без того скудный паек урезали до предела, а реки все мелели. Ульяна родила мальчика, а через два года — девочку.

Жмыхов неделями не появлялся на участке, а потом и совсем исчез. Рабочие уходили кто как мог. Округа вновь была объята заревом пожаров. Кузьма окопал свою усадьбу, вырубил поблизости деревья. Он с Сергеем целыми днями бродил с острогой по заводям и добывал рыбу. Кузьма ясно сознавал, что в зиму оставаться с мешком зерна, которое он соберет, нельзя. И податься некуда.

К осени на сплавной никого не осталось. Заколоченные крест-накрест бараки навевали безнадежность. Кузьма было наладил котомку и собрался по речке, где берегом, где и на плоту, выйти на Ангару и попытать счастья — найти жилое место, а потом вернуться за семьей на сплавную. Но, видно, судьба смиловалась и не суждена им была разлука. Вечером пришел с Ангары мужик и сказал, что он за ними. Кузьма не поверил и сходил на берег поглядеть: так и есть — долбленка, о которой говорил мужик. Ульяна собрала узел.

— Золомов послал за нами, — сказала она Кузьме.

Грузились в струг молчком.

— Узлы придется оставить, — отложил мужик в сторону подушки, одеяло. — И это, и это, — в стороне оказалась и посуда, жалко, а что поделаешь? — Зерно возьмем, удочки, балалайку, ребятишек. Ну, еще вот чугунок и кружку — отчерпывать воду. А то придется месить по берегу — всех не подымет…

Агаповы на долбленке уходили вниз по сплавной и долго еще оглядывались — на берегу отбелели узлы. Ульяна тихонько от мужиков плакала.

У Ангары было прохладнее и не так давил дым, но парохода не было. Берега лежали пустынные, тихие. Если бы не голубая вода, то Кузьма и Ангару бы не узнал. Она тоже порядком изменилась, и вверх и вниз виднелись рыжие отмели, а некоторые из них уже и тальником проросли. Сергей сразу же удочку — рыбачить. Вот уж воистину лесной человек — в свои семь лет он был взрослым человеком — добытчиком и речником. Знал, где рыба, где черемша, где ягоды и коренья.

— Мамань, ставь чугунку с водой. Счас уха будет. — Поплевав на крючок, Сергей забросил удочку.

Ульяна не успела и глазом моргнуть — хариус.

— А я что говорил?

Кузьма сидел с мешком на берегу и смотрел на воду и не видел реки. Жизнь проходила и протекала перед ним, как вода, и все он увидел, и все вспомнил до последних мелочей, казалось бы тогда незначительных, но теперь очень важных. Что же такое судьба? А вот она и есть — сама жизнь. И с японцем война была, и с германцем, и еле до Сибири дотащились, не будь Арины — неизвестно, как и что бы еще обернулось. Кузьминки казались сказкой. И вот в Кузьминках и довелось пережить такое, да еще суметь жить после этого.

И Кузьме его жизнь напомнила траву, что росла у них за воротами, когда он еще был мальчишкой. Наступишь на нее ненароком, а кто и колесом проедет, подломит, вдавит траву, а она опять поднимается, вначале как бы на колено встанет, потом в пояснице выпрямится, поглядел — она уже голову подняла, и опять ее колесом или волоком сомнут, и опять она поднимется… Вот и мы как та трава.

Кузьма обернулся. Ульяна у чугунка. За юбкой Машка, Сашка. Сережка от земли только голову приподнял — кормилец уже.

Молчаливый, крутой в плече мужик с цыганским обличьем, раскинувшись на песке, спал. Кузьма хотел его расспросить, в какой стороне Кузьминки, да махнул рукой, увидев над лесом дым. Вначале Кузьма подумал — пал перемещается, дым все подрастал, выпрямлялся и скоро пошел из воды на плес. Кузьма понял, что идет пароход.

Пароход шел вверх по воде, словно в ладошки шлепали плицы. Сергей запрыгал на песке и стал сматывать удочку:

— Не торопитесь, еще успеете. Садитесь хлебать. Буди, Кузя, провожатого.

— Взяла ли я ложки в этой сутолоке, — рылась в узелке Ульяна.

Пароход сбавил ход, и волна осела.

— Грузиться бы надо? — подсказал Кузьма.

Мужик спрятал за голенище ложку, но не двинулся с места, и по тому, как хлебал, соблюдая очередность, Кузьма отметил — служивый. Надо бы расспросить — может, фронтовик.

— Мне некуда спешить, я тутошний, — поднимаясь, сказал мужик и приставил к глазам ладонь. — Так и есть, на баркасе выходят.

И верно, от парохода отделилась с ореховую скорлупу лодка.

— Ближе-то нельзя подойти?