В ожидании счастливой встречи

Баргузин открылся Сергею высокой, тонкой, как мышиный хвост, трубой. Труба все росла, росла и выросла в дом, в целый поселок, в причал. Пароход тихо пристал к деревянному мосту, который одним концом держался за берег, а другой завис над водой. По шаткой лестнице Сергей вместе с отцом спустился. В одной руке Сергей держал мешок, в другой — сестренку. Мать с чугунком в руке сводила Сашку вниз по лесенке. Кроме Кузьмы, в Баргузине никто из пассажиров не сошел. Пароход, выбрасывая черный дым из обеих труб, пошел дальше и скоро исчез, оставив на воде только дым. С тоской и болью провожала Ульяна пароход и недоглядела, как ребятишки подсели к мешку и наелись зерна.

— Мать моя, — схватилась Ульяна за голову, — что я наделала.

Через несколько минут тощие детские животы начало пучить, вздувать. Ульяна бросалась то к одному, то к другому. Только бы не напились воды. Кто не мог бежать, того Ульяна катала, не обращая внимания на рев.

— Сережа, ты побегай, побегай, Сереженька. Саша! — металась обезумевшая Ульяна. Она то хватала дочку, мяла ей живот, та вопила на весь берег. Ульяна бросала дочь, бралась за Сашу, видя, как у того синеют губы, и катала его по земле, бледного, как кулек с мукой, — Сережа, а ты бегай, бегай, только к воде не подходи.

Кузьма часа через два вернулся из поселка и не узнал Ульяны. Глаза запали, скулы обтянуло. Поглядел он вокруг и сразу все понял: ребятишки еще всхлипывали, жались друг к другу.

— Я вас там смотрел, — нетвердо сказал Кузьма Ульяне, кивнув на поселок. — Холодно тут. Пошли все в поселок.

На Байкале было холодно. Сережа в капитанской фуражке, спадающей на глаза, с балалайкой в руке — впереди, за ним Ульяна: за юбкой Сашка, на руках Маша. Кузьма, сухой и длинный как шест, нес на плече остаток зерна. Под мышкой держал чугунок. Так они подошли к небольшому, приземистому, обнесенному забором дому. Сильно наносило рыбой. У крыльца большая пегая свинья грелась на солнце.

— Побудьте здесь, — сваливая на крыльцо мешок, сказал Кузьма.

— Я с тобой, папаня. У меня же во! — приподнял Сергей капитанку.

— Ну, это меняет дело, — серьезно сказал Кузьма и подтолкнул сына к двери.

— Рыбаков и подсобников не надо, — сказал директор завода. — А вот если инструмент держал в руках, возьмем. По дереву нужен мастер.

— Держал, — односложно ответил Кузьма.

— Вот что, малый, — приподнял директор на голове Сережи фуражку, — тебе особое поручение. Слетай-ка во-он в тот цех, — он подвел Сергея к окну и показал рукой, — спроси Горновского. Если там нету — найди. Погоди, фамилию запомнил?

Сергей назвал.

— Ну, лети.

Горновской оказался заместителем директора по хозяйственной части. Он, прежде чем принять Кузьму на работу, повел его в столярный цех. Цех был пустой, и в рамы без стекол завывал ветер. Горновской провел Кузьму через цех в пристройку. Там стоял верстак и скособоченная циркульная пила, а рядом валялась разобранная двуколка.

— Директор ходит пешком, — сказал Горновской, — а это безобразие. Тут один раскидал, а собрать… — Горновской попинал колесо, как будто оно было виновато, что директор ходит пешком. — Инструмент какой надо возьмешь у бондаря. Я скажу…

— Раньше у нас накормят, опосля работу спрашивают, — напомнил Кузьма.

— К-хе, — отдулся Горновской и внимательно поглядел на Кузьму, а спросил Сергея: — Есть хочешь?

Сергей помотал отрицательно головой, и фуражка накрыла его с глазами.

— Ладно, пойдем со мной, — и Горновской увел Сергея.

— Если что дадут, отнесешь матери, — уже вдогонку крикнул Кузьма.

Вечером, уже в потемках, Кузьма собрал двуколку. Он и сам подивился своей работе. Получилась легкая да складная, хоть на выставку. Горновской посмотрел и ушел. Появился с директором. Тот и не скрыл восхищения.

— Веди Агапова в барак. Поставь на довольствие, — распорядился директор.

Кузьма вышел за ворота, пооглянулся: на крыльце конторы, где он оставил с ребятишками Ульяну, теперь никого не было. Он сходил за один дом, за другой — нет Ульяны. Куда они подевались? Туда-сюда. Тревога стала брать. Не могла же она сквозь землю провалиться? Если бы кто увел в дом, наказала бы.

Кузьма дал круг и побежал на берег. Увидел костер, припустил, чуть было не потерял омуля и полбуханки хлеба, которые ему дал Горновской.

— Ты чо же это, мать, — едва отдышавшись, Кузьма было стал выговаривать, но Ульяна хлопотала у костра, в чугунке пыхтела каша.

Кузьме показалось, что уж высохла Ульяна за последнее время. Большие глаза на впалом лице стали еще больше и смотрели дико. Седая прядь волос, словно выгоревший флаг, билась на ветру. Мальчишки беззаботно пуляли камни — «ели блины». Увидев отца, они бросились ему навстречу. Ульяна, словно подрубленная, стала оседать, крениться и, не поддержи ее вовремя Кузьма, упала бы на камни. Потом она сидела на гальке, и слезы катились по щекам и падали в стираный-перестираный, штопаный-перештопаный передник. Сквозь рыдания Кузьма разобрал:

— А нас, Кузя, прогнали от конторы, как бездомных собак.