В партизанах

Мамина поездка следом за моей в Ровно и ее акция по изъятию мужа из армии надолго сделались семейной нашей легендой: вначале веселосчастливой, а вскоре и печальной (неожиданно коротким был век отставного врача-подполковника). Но до того, как мама к нему поехала в Ровно, переведен был в армию Пухова гвардии рядовой Евгений Адамович и вскоре демобилизован. Не успел появиться в Глуше, как ему предложили поступить в школу (или как у них называлось?) МГБ, то есть «связать свою жизнь с органами». Партизан, семья партизанская - кому, как не нам, у них служить, бороться с недобитыми врагами? А что у семьи у самой корни наполовину кулацкие, этим можно пренебречь, война устроила нам проверку.

Единственное, не были, похоже, осведомлены, что Женя побывал в плену. Тут мама сумела их переиграть.

Как прежде переиграла полицая, бургомистра, немецкого коменданта. Думаю, это ее незримой волей переброшен был мой брат из Германии в Западную Украину, где у генерала Пухова начальником армейского госпиталя служил наш отец. Работали штабные писаря, подписывались документы, аттестаты, а затем - демобилизационные бумаги, и вряд ли подозревали люди в погонах, что исполняют волю женщины из какого-то поселочка. Но тут ее победа могла обернуться поражением, бедой: добившись анкетной стерильности для сына, мать тем самым приманила вон каких сорок. В детстве нас пугали: будешь мыть-тереть мордашку долго - сороки утащат, решат, что сыр! Представляю, как она отреагировала на новость, на предложение - учиться ее сыну на «чекиста». Потому что помню ее реакцию на предложение партизан летом сорок второго, чтобы Женя вступил в полицию. В интересах дела.

«Не хочу! Ни за что! Чтобы люди его проклинали? А что говорите: по заданию, так потом, после войны, доказывай каждому, по чьему и какому заданию! Что угодно, но не это!»

Женя поехал ко мне в Минск - учиться на врача. А мама направилась в Ровно. Куда муж давно ее приглашал, с нескрываемой уверенностью, что роль офицерской жены для его «Нюрки» - куда как подойдет! Кому, как не ей?

О своей поездке мама всегда рассказывала с особенным, с победным весельем и более охотно, чем обо всех других своих поединках.

- Приезжаю я, а Миша все подготовил, все там приготовились. Его друзья-полковники. Будто смотр предстоит, приезжает какой-то важный начальник. Это им так не хотелось отпускать Михаила Иосифовича, и надо убедить меня, что ничего лучше, чем их жизнь, не бывает. Ну, все хорошо, все прекрасно, стол сделали, каких и не увидишь: нажарили шницелей, или, как их там, бифштексов, понаставили бутылок с ненашими наклейками, сам генерал Пухов приехал, жены разряженные сидят, ну и, конечно, речи, тосты, так хорошо все про Мишу говорят, как он воевал, какой требовательный начальник и добрый, преданный друг.

И про меня будто сто лет знают. Только оставайся! Я все послушала и тоже встала поблагодарить. Ну и говорю: Миша, четыре года ты был, как и твои друзья, на войне, а мы, а Глуша и твои бабки-голубки в деревнях без тебя обходились. Война, если вы помните, закончилась. Я тебе не обещаю, что будут бифштексы, ничего этого там нет, но бульбочку обещаю, была и есть - собирайся, Миша, спасибо твоим друзьям, всем вам за такой прием, но мы едем домой!

* * *

Так в Глуше снова появился доктор Адамович. И снова: голубка, голубчик, но и внезапный гнев, резкость, покруче, чем бывало. Незадолго до развязки его позвали срочно: сосед топором зарубил соседку, а за что? За то, что у его порога выложила крест - злое заклятие, - отец увидел тот знак (из палочек или еще чего) возле порога, опасливо сохраняемый. В том и сила креста-заклятия считалась, что человека, тронувшего, порушившего его, ждет неминуемая расплата. Крест выкладывался возле порога, чтобы тот, кому желают зла, погибели, его не заметил, растоптал. (Тоже «донос», но кому - сатане? Тогда почему -крест?) Отец яростно отшвырнул ногой колдовскую нелепицу. И могу представить его лицо в этот миг.

А когда через несколько месяцев он умер, Глуша, охнув, сказала: вот, это потому!

Смертельное заболевание привез из обычной поездки к роженице. На совхозной машине отправился, а она по дороге испортилась, пешком пошел через ночную пургу в своем тяжелом, все в том же «нераскулаченном» тычиновом тулупе (мама его сберегла у знакомой

тетки в деревне), вспотел, продуло, простыл. Вернулся домой с высокой температурой - внезапная потеря речи, онемение руки, ноги. Инсульт. Все хотел что-то сказать, не мог, слеза выкатилась, с нею на щеке и отошел.