В партизанах

касается доктора Адамовича, то здесь уж точно: нечего ему, новоиспеченному подполковнику, делать в армии, когда война закончилась! Меня не просили предъявить такой меморандум, но он конечно же предполагался (а вскоре мама сама поехала в Ровно и изложила его публично, при всех папиных друзьях-полковниках).

Отец мне показался сильно заматеревшим: лицо огрубело, голос тверже, решительнее, мундир уже не лежал на нем как на гражданском человеке, он будто прирос к немного отяжелевшей фигуре. Только глаза устало воспаленные, задумчивые и неожиданно легкие на слезы. Обнял меня и прослезился, не смущаясь, что смотрят его медсестры. Снова и снова им объяснял, что четыре года считал нас погибшими, навсегда потерянными и что же, и жена, и сыны - храбрые партизаны, а вот он (я) уже студент. Сам не мог никак в это поверить и без конца сообщал об этом приходящим к нему полковникам. Мне уже становилось неловко за отца-полковника, которого все они, я видел, уважают и, наверно же, не за сентиментальность. Вечером, когда остались одни, наслушавшись моих рассказов про без него прожитые годы, кое-что сообщил про себя: как под Курском по сто, по двести ног-рук отрезал «по живому», а после этого - оглушал себя стаканом спирта, чтобы отключиться.

* * *

В моей памяти город Ровно остался чем-то вроде лермонтовской Тамани: меня там едва не застрелили. Город считался «бандеровским», и поэтому после угощений в мою честь, когда все расходились, а одна медсестричка осталась без сопровождающего, отец, не уставая гордиться сыном-партизаном-студентом, сам предложил мне ее проводить домой. Уже не помню, как звали ее, но была она не по-городскому (или потому, что Западная Украина) молчаливая, застенчивая и, кажется, красивая. (Говорю «кажется» потому, что все девушки тогда казались мне волнующе-прекрасными.)

Мы шли с ней, не касаясь даже рукой руки, по рано опустевшим улицам чистого города, с заботливо уложенными под пышными деревьями деревянными тротуарами. Изредка попадались патрули, а где-то вдали постреливали. Ну совсем как в своей Глуше мы вслушивались в автоматные очереди вдали. Но там, тогда это были наши выстрелы, партизанские, здесь же - чужие, бандитские.

Внезапный дождь загнал нас в какой-то двор под низкий козырек сарайчика. Напротив ряд темных окон длинного, с несколькими сенями, дома. Дождь как из ведра, приходится плотно прижиматься к воротам сарая, которые взяты, заперты на крепкий металлический завал, невольно прижимаемся друг к дружке, а дождь все равно достает, засекает, по ногам. Но дождь теплый, летний, и большой беды в нем нет. Зато можно вот так стоять с девушкой. Глаза ее совсем близко, а что в них, разве это может кто-либо знать?

Возможно, мне удалось бы поцеловать вторую в моей жизни девушку (первая осталась в далеком алтайском городе), если бы не случилось, не произошло то, что внезапно произошло. Распахнулась со стуком дверь над высоким крыльцом, но никто не выходит, а только понукивания как бы собаке: «Пошел! Пошел!» Собаку мы не услышали, зато коротко треснул выстрел (из «ТТ»?) и тут же второй. Да что он, очумел?! Я почему-то сразу понял не только, что происходит, но и ход мыслей стреляющего: из окна он долго наблюдал, как двое возятся у замка возле его сарая, и вот решил пугнуть воров, да нет, пристрелить сволочей!

Наш офицер, наверное.

Мне бы подать голос, обозваться: да ты что! мы тут от дождя прячемся. («Хорошо от дождя пристроился - с девушкой! И чем вы там занимались?» - но это уже ход мыслей не стреляющего, а кого-то обобщенно-взрослого, ироничного, от кого лучше подальше быть.) Я толкнул от себя девушку, вытолкнул ее из «зоны огня», обстрела, и сам бросился следом. (И все молчком, молчком.)

Поравнявшись с окнами, рукой наклонил испуганно-послушную девичью голову, чтобы из окна дурак тот не выстрелил, добежали до угла дома, не распрямляясь, а там, тоже полусогнувшись, вдоль стены, вдоль стены. Уф, спаслись! От чего только? Очень подозреваю, что спасался я от стыда. Еще бы, застали с девушкой и как раз на мысли ее поцеловать! Но очень странно, что и она вела себя в совершенном согласии с моими нелепыми действиями. Или ее так загипнотизировали внушения моего отца, что с нею - бывалый и надежный вояка. Знает, как следует поступать.