В партизанах

И вот наступил мой черед. Какая-то шустренькая физиономия заглянула в дверь академического Института литературы, вежливо прозвучала моя фамилия - просят в коридор. Не успел выйти - в лицо мне книжечку. А, очень приятно! Молодой человек даже как-то обиделся, что никакого впечатления. Сообщил: вас приглашают в дом по проспекту Сталина, номер такой-то, очень просим, для разговора. Зайти следует со стороны Комсомольской, там есть столовая, общая, городская - через нее и пройти. Все предусмотрено: чтобы незаметно, не подводить своих людей.

Все так и было: обеденная толчея, какая-то дверь - эта, кажется? Ну, а дальше - коридоры известного в Минске здания, которое в разрушенном городе было возведено (немцы строили, военнопленные) в числе первых после войны, если вообще не первое.

Про эти бесконечные коридоры мне потом рассказал Николай С., тот самый сопартизан, забавную историю, во всяком случае как забавную,

хотя, думаю, ему было не до смеха, когда за ним мчался на коротких ножках министр внутренних дел Цанава, минский Берия, с воплем:

«Стой! Кто такие? Стой, говорю!»

Шли молодые два лейтенанта по коридору своей организации и вдруг видят - Цанава навстречу. Рефлекс сработал: не попадаться на глаза, неизвестно, что ему тюкнет в голову. Развернулись и бросились бежать, да - круто вниз по лестнице, в туалеты, один в мужской, второй - в женский. Долго разносился истошный крик разъяренного Цанавы...

* * *

В названной комнате меня поджидали. Лицо востроглазого капитана вроде бы знакомое, где-то видел, но как бы боковым зрением. Прямо -не попадался. Через пять минут я понял: знает про писателей все. Про живых, про мертвых, про реабилитированных и еще не реабилитированных. В этом деле и предлагает мне поучаствовать - в благородном деле реабилитации белорусских писателей. А работа трудоемкая: из ста двенадцати - сотню, что ли, угробили. Досадные все ошибки. Без вашей (нашей) помощи не обойтись.

Понятно, все понятно. Да только лучше: вы сами по себе, а мы сами по себе. Вот у меня в журнале «Полымя» серия статей именно о таких писателях, репрессированных, о многих. Пожалуйста, используйте.

Так-то оно так. Но нам бы (им) хотелось. Глаза охотника или птицелова: зоркие, азартные. Коготок, только коготок твой им нужен!

А вот коготок мне всегда дороже. Поэтому никакие взывания к патриотизму, участию в благородном деле не доходят, не действуют.

Тем более что в запасе у меня «версия». Приготовился использовать ее в самый критический момент. А момент такой все не наступает. Разговаривают со мной уважительно, мы как бы вместе охотимся.

Только я - птичка, а он - клетка с приоткрытой дверцей.

Подписал мне пропуск на выход: позвольте когда-нибудь еще раз с вами побеседовать. Подумайте.

Помчался к друзьям рассказать о столь легком избавлении.

Но не тут-то было. Через неделю - телефонный звонок. Не могли бы прийти? Тем же маршрутом.

Что и говорить, интересно эдак запросто пройти в здание, самому войти и выйти, куда приводили и откуда выход был, ох, как затруднен. В.А. Крючков, до путча - председатель КГБ, пошутил с нами, народными депутатами, которые пришли с предложением Лубянку преобразовать в «Мемориал»: а вы, мол, заметили, что внутренние дверные ручки стерты меньше: руки касались их гораздо реже, чем наружных, - видимо, в этом соль шутки. И примета нашего времени. Но эту же примету мы видели (или хотели видеть) и во времена хрущевские - как знак необратимости.

А еще помнится, шел по проспекту имени Сталина, когда часовые даже снаружи охраняли работающих на этажах и сидящих в подвалах, заинтересовало: а что это за прокладки между мощными гранитными плитами, фанера или стекло? Ковырнул пальцем и тут же отпрянул: часовой несется на меня, держа перед собой штык. Вот такое это было здание.

А войти в него, оказывается, просто, только надо было знать: через городскую столовую. Наверное, и в этом был соблазн: получить право не бояться того, что пугает всех. Так что не только страх загонял в «невидимки», но и желание от него избавиться, от постоянного страха -хотя бы таким способом. Но я-то шел с «версией» в запасе, мне страшно не было.

* * *

Высокий чин в грубом свитере из-за стола смотрел на меня почти скучающе. Что чин высокий, хотя и не в мундире, я понял сразу: потому что мой капитан из прошлой встречи был отброшен куда-то к самому порогу, еле удержался за краешек стола, сидел скромно, лицо было не как в прошлый раз, всепонимающее, а туповато-казенное, присутствующее, и не более того.

- Я вас слушаю, - произнес чин так, точно проситель к нему явился: он, мол, еще посмотрит, годишься ли ты для столь высокой роли.

Ну что ж, тем лучше, ты меня слушаешь, и я тебя слушаю. Пришлось говорить ему. Опять про «перестройку в органах», о нужде в проверенных честных гражданах. Вы сами требуете восстановить честные имена писателей. Вот и помогайте нам в этом деле.

Приберегая «версию», тяну ту же бодягу: статьи мои напечатаны, больше сказать мне нечего. Он: а вы напишите специально для нас. Чего вы опасаетесь, или не уважаете нашу работу?