В партизанах

Топот, чемоданные стуки уже в тамбуре, внизу подо мной - майор! Второй и того хуже - полковник с тремя чемоданами! И еще, и еще -хоть бы один невоенный, гражданский. Похоже, что я забрался в вагон для высоких чинов. Так что и не рассчитывай, не удастся затеряться среди пассажиров. Белая ворона! Вагон зазеленел мундирами, засверкал погонами, что луг весенний. Пробежаться, что ли? - я соскочил со своей высокой полки: «Здравствуйте!» - и присел к окну, напротив майора. Он удивился. И все вокруг удивились: а этот откуда здесь? Но молчат, я спросил, сколько до отхода поезда, ответа не услышал. А вот и красавица-проводница, уставилась на меня.

- Вы как тут? Как вы прошли?

- В дверь, а то еще как!

Протянула руку за билетом, я заодно и свою партизанскую справку подал (действовало, срабатывало, когда год с лишним тому назад ехал на восток). На справку не взглянула, а с билетом все и так ясно: без места, незакомпостирован, и потом - это вагон для высшего комсостава. Справка с печатью Центрального штаба партизанского движения (выдана в Гомельской Ново-Белице в самом начале 1944 года) приглашающе белеет на столике, все более сиротливо белеет, любой может взглянуть, убедиться, что перед ними не воришка и не какой-нибудь полицай - не заинтересовался ни один майор, ни один полковник. Ни слова, ни за, ни против.

Проводница, что-то сообразив, быстренько предложила: я вас в соседний, в общий переведу. Что ж, лишь бы ехать. Как только я оказался в тамбуре, дверь за мной захлопнулась, никто меня и не собирался подсаживать в соседний вагон. А поезд тихонько тронулся, и то слава богу, вон какие стоны и вопли оставшихся. Военно-милицейский патруль, проходивший по эшелону, моими документами заинтересовался. Увели с собой, я уже готовил страстную речь в оправдание своего поступка, чтобы дошло, проняло, прочувствовали. Но не понадобилось ничего. Провели в свой служебный вагон, посмотрели документы: поедешь с нами, пацан! Ладно, пацан так пацан, лишь бы двигаться - к Казани, к Москве, к Глуше.

* * *

И вот он, этот момент! Соскочил с машины, принял свои вещи, а глаза уже охватили все, что смогли, обняли, придвинули: пришоссейные сосны, дом, наши окна, больница-комендатура с почерневшими от снятых земляных заграждений стенами, аптека, где, я знаю, теперь и работает, и живет она. Кто-то в белом халате метнулся за окном, я направился к верандочке, но она, вероятно, побежала через сени -свернул, заторопился туда, почти бегу. Я туда, а она - через веранду на улицу, следом за мной, догнала в сенях, а в руках у меня вещи, бросил их к ногам, и вот мы в аптечной кухоньке стоим друг перед другом. Как

бы не зная, что делать. Поцеловались. Эти секунды куда-то далеко, далеко отбросили месяцы, годы, вечность, где мы уже могли и не встретиться никогда.

- Сынок.

(Господи, сколько потом было случаев, дней, когда я мог быть рядом с нею, что-то сказать, услышать ее голос, пусть в нем и нелепая старческая паника, испуг, который почему-то раздражал. Ну, звонит телефон, ну в дверь позвонили - что, что случилось, какая причина бежать, путаться: «Саша, звонок!» - да что случилось, что за паника, мама? Ничего, дурак, не случалось, всего лишь жизнь прошла, уходит, кончается. Теперь хотя бы понял, понимаешь?) Нас окружили какие-то незнакомые люди, прошли через аптеку на кухню, Нина и Франя громко рассказывают, как смешно мы метались, бегали друг за дружкой. Маму поздравляют деревенские бабы, держа в руках бумажки-рецепты. Все так, будто не они только что от войны спаслись, а я, который больше года был от нее далеко-далеко, аж за Уралом. В восьмом классе учился, в горно-металлургическом техникуме. Когда оттуда уезжал, спросили, вернусь ли доучиваться. Спасибо горному, спасибо металлургическому, спасибо городу Лениногорску, но я больше не сирота - я в Белоруссии, я нашел семью, и она меня нашла.

Когда остались вдвоем, мама показала мне письма отца и Жени, а я ей рассказывал, как там, далеко от войны, я вдруг брюшным тифом заболел (хотя в партизанах ни разу даже насморка не схватил) и как папа прислал мне в больницу лекарства и письмо вложил, для цензоров. Мол, нашелся сын, прошу забрать половину стрептоцида, лекарств, я специально две порции положил. (Дело в том, что в прежних его посылках я находил кирпичи, а однажды - рваный, гнилой тулуп.)