В паутине

Он совершенно забыл об этом проклятом ужине. Он провел весь вечер вторника, размышляя, как заполучить Донну Дарк. Если бы он был уверен в ней, то просто пошел бы к Утопленнику Джону и потребовал отдать ее. Но прежде он должен убедиться. Поэтому он отважно отправился на похороны. Разумеется, Донна была вместе с Вирджинией. Они были вместе и в предыдущий вечер, потому что шел дождь. Вирджиния и Донна давно возвели в ритуал проводить вдвоем все дождливые вечера. Они сидели в комнате, которую Вирджиния с нежностью называла своей «берлогой», в аромате курящегося фимиама — «легкая нота экзотической романтики», как говорила Вирджиния. Когда Донна однажды попыталась зажечь благовония дома, Утопленник Джон вышвырнул курильницу в окно, заявив, что не потерпит в своем доме подобной вони.

Донна все еще пыталась сохранять верность памяти Барри. С помощью сентиментальности Вирджинии ей удалось продержаться целый час, забыв Питера и вспомнив Барри. Словно над почти погасшим огнем пролетел ветер, раздувая угли на старой золе в порывистое неловкое пламя. Вернувшись домой, она достала письма Барри и в тысячный раз перечитала их. И они вдруг показались ей безжизненными, словно шкатулка, лишенная драгоценностей, опустевший флакон духов, лампа с потухшим огнем. Импульсивная, живая личность Питера Пенхаллоу уничтожила бледный фантом, в который превратился Барри.

Вирджиния что-то подозревала. Как осмелился Питер заговорить с Донной? И протянуть ей руку?

А Донна приняла ее.

— Я думала, что ты на пути в Южную Америку, — сказала Донна.

— Я отложил поездку, — ответил Питер, глядя на нее. — Подумал, что съезжу на медовый месяц.

— О! — только и молвила Донна, глядя на него. Как много могут сказать глаза за одно мгновение, особенно, если они, словно два глубоких омута с утонувшими в них звездами — так думал Питер о глазах Донны. А какие у нее аппетитные губы. Теперь он знал, что все, что искал в жизни — это возможность целовать этот пухлый ротик. Справедливости ради стоило заметить, что ее нос подкачал — слишком великоват, как и нос Утопленника Джона. В конечном счете, Питер видывал сотни более симпатичных женщин. Но в Донне было очарование — особое очарование. А ее голос — сладкий, горловой, легкий, тягучий. Голос для любви! Питера охватила дрожь — его, никогда не знавшего страха. Будь он уверен в ней, обнял бы и увел с кладбища. Но он не был уверен, а прежде чем успел сообразить, Вирджиния утащила Донну в семейный угол Ричарда Дарка, где должен быть похоронен Барри. Он не лежал там, но в его честь возвели памятник. В следующем ряду покоился Нед Пауэлл. Вирджиния преклонила колени в безмолвной десятиминутной молитве, длинная черная вуаль живописно накрыла ее.

— Вчера ночью я проснулась, услышав, как он произносит мое имя, — прошептала она со слезами в голосе. Вирджиния умела вызывать слезу в голосе по желанию.

Донну охватило ранее неведомое чувство отвращения и нетерпения. Чем Вирджиния лучше старой кузины Матильды Дарк, что вечно хнычет о своем дорогом покинувшем ее муже? В какой момент скорбь перестала быть прекрасной и превратилась в нелепость? Донна знала. Скорбь стала вторичной — просто призраком скорби. Да, она искренне любила Барри. Когда пришло известие о его смерти, агония горя разрывала ее на части. Посвятить всю свою жизнь его памяти тогда казалось вполне естественным. Что там повторяет Вирджиния, скорбно уставившись на памятник Барри?

Ах, да, старые стихи миссис Браунинг[11]…

Если песню ты услышишь,
Лучшую, чем с ним вы пели,
Если с тем, кто мир покинул,
Не ушли и все другие
Для тебя, и ты забыла,
Как умел он быть достойным,
Так же как и бесшабашным,
Если не смогла покинуть мир,
Когда мечта угасла,
Знай, его ты не любила.

— Это о нас, Донна, дорогая, да? — всхлипнула Вирджиния.

Донну охватило еще большее нетерпение. Прежде она считала, что это стихотворение красиво и трогательно. Да, оно осталось таким же. Но не для нее. Все вдруг таинственным образом изменилось. Наконец-то закрылась последняя страница того тома ее молодой жизни, где царили лишь меланхолия и экстаз. «Удивительная сила новой привязанности»[12] — если бы Донна когда-либо слышала эту фразу, то, возможно, так бы и определила то, что вдруг заставило посмотреть другим, ясным взглядом на себя и Вирджинию. Восторженные возлюбленные скорби и ничего более.

— Кстати, ты забыла, — холодно сказала она. — Ни одна из нас не мертва.

— Да-а-а, — с неохотой согласилась Вирджиния. — Но, когда пришло известие о смерти Неда, я была готова утопиться. Никогда не говорила тебе этого.