В плену Морфея (СИ)

Момент премьеры приближается слишком быстро. Девушка стоит у огромного зеркала в своей гримерной, перебирая пальцами рюши пышной юбки платья. Кристине кажется невероятно неправильным играть на сцене Оперы постановку Эрика, которой он посвятил почти всю свою жизнь.

Она не может себе представить выступление, не сопровождаемое пламенным, пропитанным нежностью взглядом золотых глаз, безотрывно смотрящих из неизменной пятой ложи.

Не может себе представить выступление без счастливой улыбки его тонких губ, появляющейся на укрытом белоснежной маской лице каждый раз, когда ей удается идеально спеть сложную ноту, так долго оттачиваемую ими вместе на репетициях.

Не может себе представить выступление без Эрика, без её Ангела Музыки, без чуткого гения и его нежного, но такого звонкого «Брависсимо», разбивающего вдребезги громогласные аплодисменты и крики толпы.

Дикий страх вдруг сковывает тело Кристины, и она заходится тихим рыданием. Предчувствие. Предчувствие страшной беды внезапно охватывает её всю целиком, не позволяя сделать и вдоха.

Уверенность в том, что ей необходимо как можно скорее оказаться рядом с Эриком, а не на чёртовой сцене, растет с каждой секундой всё больше. В голове так и пульсирует жуткая мысль о том, что ему вновь стало хуже, и Кристина ничего не может с ней поделать. Словно какое-то наваждение, она толкает её к единственному верному шагу — отказаться от выступления в премьере.

Она должна. Обязана донести Музыку самого Ангела до искушенных парижан, но только не сейчас… Не сейчас, когда его жизнь находится в такой пугающей близости от последнего края, когда он так отчаянно цепляется за неё своими тонкими, ослабшими от бесконечных страданий пальцами. Не сейчас, когда к Кристине, наконец, пришло ясное осознание его важности, его необходимости.

Она решается на этот шаг.

Торопливо отвернувшись от столь важного для неё зеркала, она двигается в сторону двери. Ей немедленно нужно поговорить с мадам Жири. Поговорить с ней и предупредить о своем уходе прежде, чем в Театре вновь поднимется паника.

К великому счастью Кристины, она успевает поймать Антуанетту на самом выходе из её скромной гримерной в конце коридора. Едва уловив взгляд Даае, женщина понимает — премьера не состоится.

— Что стряслось, дорогая? — тихо спрашивает Жири, отступая обратно в гримерную и прикрывая за ними дверь.

— Я не могу выступать, — шепчет Кристина, утирая пальцами непрошеные слезы, катящиеся по щекам, — не могу, зная, что его там не будет… На собственной Опере, мадам! И еще это чувство… Будто что-то вот-вот случится. Что-то очень плохое!

— Тише-тише, — вздохнув, говорит Антуанетта, бережно обнимая Даае, — я что-нибудь придумаю, что-нибудь обязательно скажу директорам. Если тебе действительно хочется быть рядом с ним, то будь.

— Хочу, — едва слышно отвечает она, громко всхлипнув, — Очень хочу.

Женщина мягко улыбается Кристине и чуть отстраняется, чтобы взглянуть в её затуманенными слезами глаза. В них так и читаются бушующая тревога и трепетное волнение, а еще… Ещё страх. Страх за его жизнь, вдруг обретшую особую ценность.

Страх за его жизнь, а не за то, что он отобрал ее у другого человека.

***

Кристине, вернувшейся в дом у озера прежним путем, тотчас становится спокойнее, как она оказывается на пороге спальни в стиле Луи-Филиппа. Ей и страшно входить внутрь, и страшно оставаться снаружи, не зная наверняка, как там Он.

И она решает рискнуть.

Мягко толкнув ладонью тяжелую дверь, она неслышно шагает вглубь комнаты, освещаемой глухим светом свечей, горящих в канделябре. Первым в её глаза бросается полностью опустошенный поднос, стоящий на всё том же месте, где она его оставила, и она невольно улыбается тому.

Страшась создать лишний шум, Кристина передвигается по комнате на носочках, ступая мягко и неторопливо.

Призрак, лежащий на кровати лицом, укрытым маской, в подушку, крепко спит, глубоко дыша. Его бледная, до страшного костлявая спина обнажена взгляду Кристины, и её отчего-то посещает спонтанное желание коснуться каждого острого позвонка, выступающего из-под тонкой кожи.

Она опускается у кровати Эрика на колени и привычно протягивает подрагивающие ладони к нему, чтобы затем коснуться мягкими пальцами новых для неё шрамов и прочувствовать всю заключенную в них боль.

Невесомо поглаживая отметины страданий Призрака, Кристина вдруг замечает в его крепко сжатой в кулак руке тот самый пергамент, на котором она оставила ему утром записку.

Он прочел.

Прочел, а, значит, сделал для себя какие-то выводы, значит очень скоро ей станет известно — есть ли у неё шанс. Шанс на искупление. Шанс на прощение, отчаянно необходимое ей.

— Кристина… — срывается неожиданно с губ Эрика, и его тело, расслаблено покоящееся прежде под рукой Кристины, вдруг напрягается.

— Я с тобой, — шепчет едва слышно девушка, не до конца понимая, видит он вновь красочный сон или же действительно обращается к ней.

Руки Эрика отчаянно тянутся к лицу, спешно его укрывая, а из его груди вырывается сдавленный, глухой стон, пронизанный болью.