В плену Морфея (СИ)

Бессонная ночь, проведенная Раулем в одиночестве в гримерной Даае после её исчезновения, навсегда останется в его памяти. Как и та пустота, что он ощущал, лежа на бархатной кушетке и глядя потерянным взглядом на пышный букет алых роз, повязанных черной лентой и стоящих в высокой вазе у патинированного зеркала.

В тот момент он потерял уверенность в том, что ответ Кристины был осознанным, что она захотела, захотела всем сердцем стать его женой. Ещё на крыше Оперы ему показалось, что толика сомнения, искра смуты мелькнули в робком взгляде её прекрасных глаз. Теперь же, услышав ответ мадам Жири, Рауль окончательно убеждается в том, как шатко то счастье, что он едва обрёл.

Женщина только снисходительно улыбается молодому человеку и торопливо направляется вверх по лестнице, чтобы затем свернуть в сторону своей небольшой гримерной и укрыться там от лишних расспросов.

Она искренне не желает говорить Раулю о Кристине, не желает видеть их рядом друг с другом. То, что она успела увидеть в её глазах и нежных жестах, заставляет её думать, что у Эрика ещё есть шанс, есть возможность побороться за счастье.

Немалый шанс.

Совсем не малый.

Ведь помолвка — не приговор.

========== Четвертая глава ==========

Ощущение того, что эта ночь прошла непозволительно быстро, никак не покидает Кристину, когда она нехотя поднимается ранним утром с острых колен так и не проснувшегося мужчины.

Она оглядывает Эрика печальным взглядом, отчаянно не желая его покидать, но понимает — он не будет рад увидеть её здесь вновь. Бросив взгляд на его сильно зажмуренные глаза, Кристина осознаёт, что боль так и не желает его отпускать. Уйти вот так просто, оставив его одного в муках, Даае не может, а потому торопливо тянется к очередной ампуле обезболивающего препарата и металлическому шприцу.

Ей кажется, что даже вводя как можно осторожнее тонкую иглу в его костлявую руку, она приносит ему страдания, что сами по себе её прикосновения не могут принести несчастному Эрику ничего иного. Тяжело вздохнув, она задумывается о том, как вернуть теперь его доверие, потерянное ею так просто и легкомысленно.

Ничего лучшего, чем написать письмо, не приходит на ум, и девушка шагает к небольшому резному столу, стоящему в углу, чтобы поскорее уложить на него чистый пергамент и заскользить по нему пышным пером.

Она строчит с бешеной скоростью, изливая на бумаге все чувства, скопившиеся в её задыхающейся от вины душе. Строчит правду о том страхе, что жил в ней последнее время, о жалости, испытываемой ею к нему. Строчит о том, как боится его потерять, а затем… Затем вдруг перечеркивает абсолютно всё и комкает пергамент, затем отбрасывая его прочь.

Взяв в руки новый лист, она переводит дыхание и, тихо всхлипнув, набрасывает коротенькую записку, потому что внезапно понимает — Эрику не нужна эта помпезность и многословность, ему достаточно будет самых важных слов.

Дорогой Эрик,

Прости меня, пожалуйста, если сможешь. Слова, сказанные мной тогда, потеряли всякое значение, когда я поняла то, насколько сильно ты мне дорог…

Искренне твоё, Дитя Музыки.

Чуть улыбнувшись, Кристина складывает пергамент пополам и тихонько выскальзывает из комнаты, чтобы затем пройти на кухню и заняться приготовлением сытного завтрака.

Отчего-то Даае чувствует себя удивительно счастливой, пока суетливо движется по скромной кухне дома у озера, старательно замешивая тесто для будущих круассанов и топя потихоньку небольшую утермарковскую печь.

Девушка укладывает по тоненьким обрезкам теста кусочки ветчины и присыпает их тертым сыром, продолжая беспричинно улыбаться. Затем Кристина заворачивает начинку в аккуратные трубочки в форме полумесяца и раскладывает их на щедро промазанный маслом противень, чтобы затем отправить в хорошенько раскочегаренную буружуйку.

Пока круассаны, заботливо приготовленные Кристиной для её Маэстро, выпекаются, она невольно задумывается о том, что так могло бы проходить каждое её утро, не откажись она от Эрика так жестоко, так бессердечно в недавнем времени, — эта мысль не пугает, напротив, греет душу девушки трепетным теплом, хотя так отчаянно точет сердце сожалением и горечью.

Очень скоро вся кухонька наполняется приятным ароматом плавленного сыра и поджаристой ветчины, и девушка спешит вынуть румяную выпечку из печи, обернув свои изящные руки плотным полотенцем.

Девушка раскладывает по расписной тарелке поджаристые круассаны и наливает в граненый стакан брусничный морс, чтобы затем поставить всё на металлический поднос и отнести в спальню Эрика.

Она тихонько ставит плато на прикроватный столик и подкладывает под него свою скромную, но бесконечно важную записку, являющуюся её последней, призрачной надеждой на прощение, на приятие и, быть может, на…единственное, абсолютное счастье.

***

Знакомым из недалекого прошлого путем Кристине удается попасть в свою родную гримерную. Едва она переступает порог зазеркалья, как замечает десяток свежих, пышных букетов, собранных с особым вкусом, присущим лишь одному человеку — Раулю де Шаньи.